Жак-француз. В память о ГУЛАГе

«Ни в те времена, ни позже я не чувствовал себя шпионом. Я считал, что тружусь на благо всего человечества, служу его интересам, и только ради этого, рискуя жизнью, работал агентом разведки». Этот молодой идеалист – гражданин мира, теперь он впитывает культуру приютившей его страны, культуру таинственности, разобщенности, секретных заданий, не сулящих ни признания, ни благодарности. Те, кто ведет такую жизнь, всё более упрямо стремятся не знать ничего лишнего, и это стремление быстро входит в привычку, становится второй натурой, потому что любая информация опасна и для дела, и для самого агента. Зато начальство наверняка рассмотрело под микроскопом и его самого, и его поведение, и все реакции; за ним ведется неустанное наблюдение. Вероятно, начальство привлекало прежде всего то, что в молодом коммунисте вера сочетается с умом и рассудительностью. Для высоких инстанций выбор людей жизненно важен; уж наверно, за годы слежки они оценили его исключительную память, отвагу, преданность, стойкость. Вдобавок Жак легко сходится с людьми, крайне обаятелен, умеет очаровать собеседника – ценное качество для разведчика. Постоянная необходимость конспирации выработала в нем деловитость, внимание к мелочам, – все это пригодится ему потом, когда нужно будет выживать в ГУЛАГе.

Представление об этой жизни, овеянной профессиональной секретностью, дает одна история, рассказанная Жаком. На очередном задании он, снабженный шведским паспортом, доставляет секретные документы из Генуи в какой-то порт на восточном побережье Средиземного моря. Сев на корабль, он узнаёт от стюарда, что ему будет с кем поговорить во время плавания: среди пассажиров есть еще один швед. Жак, в ужасе от угрозы неминуемого разоблачения, во время всего путешествия притворяется больным и не выходит из каюты, чтобы избежать необходимости говорить на языке королевы Кристины. Годы спустя в Бутырской тюрьме Жак попытается как-то развлечь и утешить разговорами другого заключенного, которого жестоко пытали во время ночного допроса. Услышав историю о морском путешествии, страдалец развеселился. И не зря:

– Другой швед – это был я!

Однако рассказывая все эти замечательные истории, Жак подчеркивает, что на секретной службе ему доверяли самые незначительные задания: «Когда я окончательно покинул коммунистический мир, выбрался из большого и малого ГУЛАГа и навсегда вернулся во Францию, советологи пытались выяснить, что именно я там делал; они воображали, что я занимал в Коминтерне какое-то особо высокое положение и занимался важными вещами. Но я был обычным курьером, таким же, как курьеры в больших городах во Франции. Просто я работал на ОМС, на отдел международных связей. Отдел был засекречен, всё было всерьез. Но я был обыкновенным курьером, рассыльным. Я не знал, что содержалось в документах, которые доставлял, но уверен был, что каждое такое задание приближает нас к счастливому будущему». Возможно, Жак еще и потому был не в курсе тайн Коминтерна, что работал в те годы и на другие организации.

Разумеется, восторженного молодого человека восхищает обстановка секретности, он гордится тем, что трудится во имя мировой революции. И потом, в двадцать лет жизнь секретного агента кажется такой захватывающей! Чтобы с ней справляться, нужна смекалка, а еще нужна удача: «Я ни разу не попался. Хотя иногда бывал на грани. Однажды в 1933 году я оказался в составе группы, которая привлекла к себе внимание французской полиции; пошли аресты. У меня была назначена встреча, и тот человек не явился. Как договаривались, я пошел на следующую встречу, которая была назначена на случай, если сорвется первая. Никого! Я не мог спросить у шефа, мы с ним встречались по разным кафе, по правилам я не должен был знать ни его адрес, ни под каким именем он живет. В конце концов я узнал, что его арестовала французская полиция. Его судили за участие в заговоре и приговорили к заключению, достаточно долгому, что спасло его от больших чисток. Когда он вышел, его считали героем. Этот шеф был моим единственным контактом в компартии. Мы не имели права поддерживать никаких отношений с аппаратом.

Тогда мне казалось, что нас в Коминтерне не очень много, зато каждому из нас безусловно можно доверять. Всего один раз на углу улицы Суффло и бульвара Сен-Мишель, там, где раньше было кафе “Капулад”, я случайно столкнулся со знакомым по Коминтерну, австрийским товарищем, с которым мы виделись в Москве. Мы обменялись взглядами, но не улыбнулись друг другу, даже не подмигнули. Его потом вызвали в Москву и пустили в расход. Он занимал более важное положение, чем я. Позже я встречался с его вдовой и сыном».