Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья

- Нет, Жак, ты не убийца! Я не знаю, как это сказать по-ученому. Господин Адора, может, рассудил бы по-иному, как велит закон, на то он и адвокат. Я же говорю так, как подсказывает мне сердце. И думается мне, отец Поль - он добрый и справедливый, - наверное, как и я, отпустил бы тебе твой грех. Да грех ли это? Я сердцем чувствую, что Робер сделал много зла, так много, что ты, может, и не представляешь. Подумай, ведь он убил и Эжени, отнял у нее ее любовь. Это тоже смертный грех... Нет, нет, я говорю не то, хотя чувствую правильно...

- Бабетта! Ты удивительная, ты чудесная! - Больше слов Жак не нашел. "Я люблю ее! - думал он восхищенно. - Теперь я знаю, что люблю! И ничто на свете мне не страшно!"

Глава двадцать четвертая

ЦЕНА ОДНОЙ КУРОПАТКИ

В последнее время бабушка Маргарита Пежо стала заметно стариться. Месяц за месяцем, год за годом - глядишь, девяносто девять стукнет, а там и все сто. Но нет, плоха нынче стала Маргарита Пежо, не дотянет, видно, до ста, а в чем ее хворь - неизвестно. По-прежнему властвует над всем домом. Если самой тяжело выполоть грядку, подвязать высокую лозу, сейчас же позовет Мишеля или Клементину и распорядится, как и что сделать. А когда приспеет время сдавать налоги, не спускает глаз с Мари или Андре, боясь, чтобы те чего-нибудь не напутали и не переплатили лишнего сантима в пользу милостивого нашего короля. Но стала часто задумываться Маргарита, а этого с ней никогда прежде не бывало. Окликнет вдруг Мари, которая снимает гусениц с яблони, и спросит:

- Мари, какой у нас сегодня месяц?

- Июнь, матушка, - отвечает Мари и не удивляется. Мать часто задает ей теперь вопросы, которых, казалось бы, и задавать не к чему.

- А число какое?

- Второе, матушка.

- А год?

- Тысяча семьсот восемьдесят девятый. - Мари и тут не удивляется.

- А много времени уже прошло с тех пор, как уехал Жак?

- Да уж год с лишком, - отвечает мать Жака.

- Скучно без него! Что-то давно от него не было вестей. - Бабушка произносит эти слова совсем тихо, словно сама с собой разговаривает.

Мари кажется, что она при этом вздыхает. Но Мари не поддерживает разговора. Она крестьянка и с детства знает, что тоска по сыну, боль от разлуки с ним - это дело не для деревни. Там, в городе, живут какие-то другие люди, они хотя тоже французы, но у них есть досуг тосковать да задумываться. А если у тебя когда и защемит сердце от тоски по старшенькому, помни, что там ему лучше, сытнее, а здесь без него одним ртом меньше.

И опять бабушка спрашивает, как будто продолжая все ту же свою мысль:

- Год, говоришь, прошел? А про мой наказ ничего не слыхать... Видно, депутаты не удосужились до сих пор его прочесть.

- Да мало ли у них дел, у депутатов-то, матушка, - решается высказать свое мнение Мари.

Бабушка вспыхивает:

- Мой наказ не глупее других, я думаю! Пособили бы нам господа из Генеральных штатов, глядишь, и другим легче бы стало...

Мари хочет сказать матери, что в Таверни не хуже, чем в других деревнях, что кругом стон стоит, а наказы так и сыплются в Генеральные штаты... Хочет, но не говорит, уж очень ослабели память и слух Маргариты Пежо.

Вот бабушка опустила руку со спицей. В другой - недовязанный чулок. Но бабушка не смотрит ни на свою работу, ни на гусениц, которых набралось полное ведерко, не распоряжается она и чтобы гусениц отнесли курам. Бабушка Пежо уставила в небо свои большие голубые глаза, которые от старости почти совсем выцвели.

Бабушка не работает, она смотрит на небо. Есть чему удивиться, если бы было время. Но его нет ни у кого в Таверни. Каждый в Таверни занят своим делом.

- Какое красивое небо! Я никогда и не замечала, как-быстро по нему бегут облака. Бывало, сто раз взглянешь, не набежала ли туча, не пошлет ли бог дождика, а вот не замечала, что облака несутся по небу так, словно парусник по Сене...

Мари с недоумением взглянула на мать, но на небо посмотреть ей уже было недосуг. Ведерко наполнилось, надо его отнести в курятник, опорожнить и снова приняться за гусениц. От них уже в глазах зарябило у Мари, но ведь ветки высокие, надо успеть их все облазить. Клементина и Мишель заняты - возят навоз. А Диди еще слишком мал, не ровен час - сорвется и упадет!

Однако, несмотря на все появившиеся у бабушки странности, она продолжала оставаться полновластной хозяйкой в своем доме. И когда она приказала скосить сено, хотя трава могла бы еще постоять, Андре безмолвно принялся точить косу. Мари же только сказала:

- Как бы эта косьба не обошлась нам слишком дорого! Ведь вы сами знаете, матушка, что косить запрещено...