Жалоба. С применением силы

По сути, все это нежно-ироничное, до предела пропитанное эротикой стихотворение Уильямса — попытка проследить, как смутная интуиция чувствований становится опытом, связываясь с пережитым прежде, с тем, что отрефлексировано, поймано сеткой образов, понятий и слов. В начале своего пути Пастернак нащупал формулу: «и чем случайней, тем вернее…» — которой позже жестко возражал Бродский: «Случайное, являясь неизбежным, / Приносит пользу всякому труду». То, что делает Уильямс, — ровно посередине. В какой-то степени можно сказать, что восприятие Уильямса-поэта сильно опосредовано восприятием Уильямса-врача, когда клинический диагност из набора симптомов, которые он видит у пациента, выстраивает диагноз, заставляя «случайную» мозаику проявлений сложиться в единое целое/единую картину.

Весьма значительную часть врачебной практики Уильямса, особенно в начале его карьеры, составляли пациенты из бедных рабочих кварталов, те, о ком в одном из стихотворений у него сказано:

Как им удалось
вычеркнуть себя из упоминаний
в наших газетах, из сознания общества?

Нет, Уильямс вовсе не был «доктором трущоб», но… среди его пациентов было множество людей, о жизни которых его однокашники по престижному Пенсильванскому университету не имели ни малейшего представления. И этот опыт — врача, человека — во многом уводил Уильямса в сторону от тех представлений о литературе, которые исповедовали большинство друзей его юности — Эзра Паунд, Хильда Дулиттл и другие. В одном из писем Паунду в 1938 году Уильямс писал: «Я имел дела с множеством чертовски разных людей — их было за мою жизнь больше, чем тебе доводилось видеть. И я знаю их изнутри и снаружи так, как ты и не подозреваешь».

Неудивительно, что в 30-е годы Уильямс придерживался более радикальных взглядов, нежели его ближайшее окружение. Причем это был особый, американский, радикализм, в основе которого лежало обостренное чувство справедливости, а не левые убеждения. Он отзывается очень жестким стихотворением на дело Сакко и Ванцетти, по которому двое итальянских анархистов и активистов рабочего движения были приговорены к смертной казни по обвинению в разбойном нападении на инкассаторов — притом что все свидетели обвинения путались в показаниях, а свидетельства противоречили друг другу. Для Уильямса этот суд выглядел прежде всего дискредитацией самой Америки как таковой, издевкой над теми ценностями, которые создали его страну:

Нажирайтесь дешевым виски, задирайте подолы
юбок, чтоб видно было подвязки —
из шелка; вам так нужно забыться…
Что же ждать от вас. Оправдания ваши —
их не примут. Теперь вы навеки врезаны
в память: вместе с парой парней — им назначили роль
козлов отпущения, во имя Республики, особенно —
штата Массачусетс. Губернатор сказал, а вы —
вы поленились спросить про детали…
<…>
И ведь были факты, но вы не желали
взглянуть им в лицо: человек же поклялся
и суд принял клятву доказательством —
как эксперт он уверен, стреляли из пистолета
обвиняемого — вот только позже
он признал, что уверенности тут нет,
идентификация невозможна; а судьи
семь лет спустя не помнят деталей
преступления — они рады забыть их; обвинитель
так и не смог предоставить
доказательства связи
обвиняемых с бандой
грабителей…
<…>
Разве вы отвечали так,
как ответил бы Томми Джефф или Бен Франки?
Или как Джордж Вашинг? Нет, нет и нет!
Вы ведь — культурные люди. Вы пошли
на поводу умников и иже с ними…