Жан Баруа

У меня начались боли; но я боролся с ними, чтобы не прерывать этого пребывания возле усопшего, которое открывало передо мной перспективу вечной жизни… Наконец слуга увел меня домой. Он тотчас же уложил меня; начался ужасный припадок… Удушье, перебои в сердце, я задыхался… Я решил уже, что пришла смерть. Тогда я воззвал к богу, вложив в молитву все силы души: но я чувствовал, что он не внемлет моей мольбе… Мне захотелось остаться одному. Жена не хотела покидать меня; я упросил ее уйти. И снова я пытался молиться, но не мог… Наконец боли утихли, я почувствовал значительное облегчение. Но я был так слаб, так слаб… Я чувствовал себя таким бессильным, ничтожным, почти бесплотным… Я был уверен, что умираю… Ах, какая это была ужасная ночь! Голова моя пылала, а сердце оледенело, сжалось, как будто на него давил мрак… Мозг работал, но вхолостую… Меня раздирали противоречивые ощущения: я старался молиться, делал отчаянные усилия для того, чтобы привлечь к себе внимание бога; но после каждого порыва какой-то внутренний голос твердил мне: «Нет, нет, нет… Никто тебе не ответит!.. Никто… Ты же сам видишь, что никого нет…» (Говорит медленно, без горечи, оставляя свою руку в руке священника и не отводя взгляда от утреннего неба.)Я был так слаб, что потерял сознание и, наверно, уснул. Но и во сне я непрерывно чувствовал, как где-то надо мной разыгрывается борьба, и во мне жила смутная уверенность, что воля божья в конце концов одержит верх. Потом мне показалось, будто я слышу чей-то голос, я раскрыл глаза. Мне даже почудилось, будто я слышу свое имя, и я спросил: «Кто здесь?» – думая, что то был голос жены… Но я был один в комнате. Я долго спал. Стало светать. Из кабинета доносилось дыхание слуги. В последнее время я сплю тяжелым сном и с трудом просыпаюсь; а тут я сразу почувствовал, какая у меня ясная, удивительно ясная голова, и испытал какое-то чудесное облегчение. Тогда я снова попытался молиться. Голос, который раньше твердил: «Нет, нет…» – умолк. Ощущение беспомощности, ужасное чувство небытия уступили во мне место какой-то неопределенной уверенности, вере… Я ощутил чью-то поддержку, нечто вроде любви к себе… (Радостная улыбка.)Не знаю, как объяснить вам это… У меня было такое впечатление, будто я пробуждаюсь после многолетнего летаргического сна… Будто я выхожу из туннеля и снова вижу свет, начинаю поистине новую жизнь!.. Я испытывал огромное внутреннее счастье… А главное, такую умиротворенность… такой покой… Я чувствую, что мне нечего больше искать, что воля как бы растаяла и я с наслаждением стану подчиняться, что все вокруг ясно, все чисто… Все обрело смысл!..(Поворачивает голову. Взгляд его встречается со взглядом аббата, который склонил над ним исполненное тревоги лицо. Жан воздевает руки.)И тогда я послал за вами, друг мой, чтобы исповедаться…

IV

Слуга вводит Марка-Эли Люса в гостиную, в доме Баруа, в Бюи; там уже находится аббат Левис.

Аббат (идя навстречу).Госпожа Баруа поручила мне, сударь, предупредить вас, что наш больной не совсем еще оправился после последнего приступа… Он нуждается в бережном отношении…

Люс (встревоженно).Но я прошу только разрешить мне пожать ему руку. Если вы полагаете, что разговор…

Аббат (смущенно).Нет, сударь, я не думаю, что разговор с ним… на обычные темы… Словом, о том, что не требует умственных усилий…

Снисходительная улыбка Люса, в которой угадывается также и горечь.

Люс. Вы можете успокоить госпожу Баруа, сударь… Жан сообщил мне о своем обращении в католическую веру; я приехал не для того, чтобы спорить с ним…

Аббат краснеет. У него нервный тик.

(Холодно.)К тому же, у меня мало времени: я собираюсь уехать отсюда трехчасовым поездом.

Аббат (поспешно).До вокзала отсюда недалеко, если идти напрямик… Хотите, я сам покажу вам дорогу.

Жан решил подняться с постели. Он попросил, чтобы ему помогли одеться и сесть за письменный стол, который теперь находится в спальне, так как он уже не спускается вниз.

Костюм черного сукна, застегнутый на все пуговицы, висит на нем, как на вешалке. Он похож сейчас на мертвеца, которого обрядили для похорон: шея торчит из воротника; кожа на черепе натянута; на впалых щеках – редкая бородка; губы плотно стиснуты; ногти – желтые, роговидные.

Когда Люс входит, Баруа старается угадать по выражению его лица, до какой степени болезнь изменила Жана. Но Люс приближается к нему, безмятежно улыбаясь.

Жан (сразу же).Вы хотите знать, как это произошло, не правда ли?

Люс не понимает его. Какой слабый и хриплый голос… Жан поднимает небольшое распятие, лежащее на его опустевшем письменном столе рядом с носовым платком.

Неловкое молчание.