Жан Баруа

В тот же вечер.

«Как прекрасна религия, которая приносит облегчение при подобных страданиях! Она одна дает мужество жить и умирать, превращая ужас перед тайной в величайшую притягательную силу… Почти все мы гораздо больше нуждаемся в душевном мире, чем в истине; религия лучше, чем наука, насыщает душу. И как прекрасна миссия того, кто несет людям надежду.

Нет, я не покину церковь. Я не лишусь ее. Я не смог бы жить без нее… Как можно отказаться от священной традиции, которая сделала человека таким, каким мы его видим?

Я был просто безумцем! Покинуть религию за то, что она отстает от науки? Я ни во что не ставил эту привязанность сердца, которую никакая воля не могла бы разорвать!

Конечно, мне и сейчас так же трудно, как год назад, принимать догматы в их буквальном значении. Но я чувствую, что только под их сенью я могу создать для себя нечто цельное, обрести душевное равновесие.

Чтобы я мог жить дальше, мне придется отныне довольствоваться скорее духом, нежели буквой религии. Я, как и прежде, убежден в действенном моральном значении веры.

О, я слишком много душевных сил отдал церкви, слишком хорошо постиг душевные муки масличной рощи! [86]Церковь причинила мне столько страданий, заставила пролить столько слез и столько принесла мне добра…

Я связан с нею неразрывными узами…»

………………………………………………

………………………………………………

III

Конец июля.

Утро.

Аббат Левис проходит быстрым шагом через двор. На лице его – сильное волнение.

Сесиль ждет его. Не в состоянии выговорить ни слова, она лишь сжимает его руки; глаза ее наполняются слезами.

Аббат быстро поднимается по лестнице. Жан живет сейчас в той комнате, где умер его отец. Он лежит вытянув руки; у него умиротворенное лицо.

Заметив аббата, он улыбается.

Жан. Спасибо, что вы тотчас же пришли. Я не мог больше ждать…

Улыбка – радостная, доверчивая, необычная. Благодать сияет сегодня у него на устах, во взгляде…

Аббат все понимает; сердце его сильно бьется, руки дрожат; исчезают все сомнения, подтачивающие его веру: в одно мгновение – и на одно мгновение – он вновь становится тем ревностным священнослужителем, каким был прежде.

Он подходит к Жану и берет его за руку.

Аббат. Расскажите мне все… все…

Взгляд Жана устремлен сквозь открытое окно вдаль; потом он медленно переводит его на аббата.

Жан. Что произошло? (Он силится восстановить в памяти свои сновидения.)Дайте мне припомнить… Вчера вечером мы встретились с вами в доме священника, не так ли? Но вы ничего не заметили, а я ничего не мог вам сказать… У тела бедного аббата Жозье (взгляд его светлеет)я вдруг со всей определенностью ощутил, что у человека есть душа!

Аббат вздрагивает.

Я сидел возле ложа усопшего и не мог оторвать глаз от окаменевших черт его лица; я старался отыскать сходство с прежним Жозье, но обнаружил какое-то существенное различие,в причинах которого не мог разобраться. Я думал, с чем же это можно сравнить. «Это тело, – говорил я себе, – подобно пустому футляру…» Пустому! То было для меня откровением: вот лежит тело, но оно уже ничто. Почему? Потому что оно лишилось того, что делало его одушевленным…Наступил страшный час разъединения; то, что превращало это тело в человека, в личность, исчезло, ушло куда-то!И насколько прежде мне казалась необъяснимой идея бессмертия души, настолько теперь мне кажутся нелепыми все возражения ее противников.

Да, душа существует! Мне достаточно было бросить один взгляд на ложе, чтобы убедиться в том, что душа оставила это тело, чтобы поразиться элементарной и несомненной очевидности этой истины!

Аббат лихорадочно сжимает его руку.