Вольдсмут. Знаю. Но о ней говорят в салонах, ее передают друг другу офицеры, судейские чиновники, адвокаты, люди из высшего света… Никто не утверждает ничего определенного, но «один человек, который в курсе дела, дал им понять…» Это грандиозный секрет полишинеля, который сопровождается многозначительными умолчаниями, недомолвками, загадочными смешками… Все это понемногу подготавливает почву. И когда завтра, во время заседаний в Ренне, защита попытается заставить господ из Генерального штаба объясниться до конца, они будут молчать… Им достаточно будет нескольких уклончивых, нерешительных ответов, нескольких страдальческих улыбок, и все поймут: «Предполагайте что угодно. Лучше стерпеть обвинение в подделке документа, чем развязать войну в Европе…»
Баруа. Войну! Но сейчас уже речь не идет о национальной безопасности!.. После всего, что было сказано и написано за последние три года о военных атташе, о немецкой разведке и контрразведке, – кто, какой простак поверит, будто существует еще хотя бы один дипломатический документ, который опасно обнародовать. Никто! Значит, если бы действительно существовал документ, обличающий Дрейфуса, Генеральный штаб, разумеется, предъявил бы его уже давно, чтобы покончить со всем этим делом.
Вольдсмут
Баруа колеблется; он, видно, хочет что-то сказать, но молчит.
Друг мой, еще не поздно предотвратить удар. Я постепенно собрал много документов: у меня совершенно точные данные, я за это отвечаю; я ездил в Германию, чтобы на месте проверить факты, в достоверности которых сомневался.
Баруа. Ах, так вот почему…
Вольдсмут. Да.
Баруа
У Вольдсмута вырывается жест отчаяния.
Она привлекла бы внимание к тому, что вопреки вашему предположению остается в тени… Из духа противоречия захотят к этому вернуться; общественное мнение снова будет взволновано: это было бы неосторожно… Оправдание неизбежно. Победим же красиво, не возобновляя мелочных споров…
Вольдсмут, понурившись, молча застегивает портфель.
Нет, оставьте мне ваши записки.
Вольдсмут. Зачем? Ими следовало бы воспользоваться до начала процесса.
Баруа. Я их возьму с собой в Ренн и покажу Люсу. И если он согласится с вами, я обещаю…
Вольдсмут
Баруа. Здесь ваша племянница, продиктуйте ей текст. Так будет быстрее…
Вольдсмут
Баруа встает и открывает дверь.
Баруа. Юлия!
Юлия
Тон ее голоса настолько фамильярен, что Баруа краснеет и быстро поворачивается к Вольдсмуту, который сидит, склонившись над записями, не поднимая головы.
Баруа
Юлия входит. Видит Вольдсмута. Легкое движение век.
Вызывающее выражение ее лица говорит: «Разве я не свободна?»
Юлия
Вольдсмут поднимает голову, но не глядит на нее. Она ловит его деланную и кривую улыбку, все черты его лица искажены страданием. И тогда она понимает то, о чем никогда и не подозревала.
Теперь она опускает взор, когда Вольдсмут поднимает глаза и, наконец, отвечает ей.
Вольдсмут. А, Юлия, здравствуй… Как поживаешь? Как здоровье мамы?…
Юлия
Вольдсмут. Ты свободна? Это записи… Для Баруа…
Баруа