Жан Оторва с Малахова кургана

Но Жан Оторва принадлежал, похоже, к тем людям, которые словно выкованы из железа и не ведают страха. Он хладнокровно подобрал утку, проверил, не помялся ли его букет, и заключил, пожимая плечами:

— Ну что ж! Чему быть, того не миновать. Где наша не пропадала! Пошли ужинать.

ГЛАВА 2

Семья Буффарик. — Букет вручается по назначению. — Генерал Боске. — Арест. — Смертный приговор. — Напрасное заступничество. — Заря. — Сражение. — Пленник. — Четверо конвоиров. — Невыполненный приказ. — Жандармы опоздали.

Зуавы с блеском вышли из трудного положения. Никто из них не посягнул на неприкосновенный запас, и тем не менее в лагере готовилась грандиозная обжираловка.

Все сковороды, все котелки дымились, шипели, скворчали и издавали соблазнительные запахи. Пока жратва парилась и жарилась, Жан Оторва направился к палатке маркитантов. В прекрасном расположении духа, думать не думая о стычке, которая будет стоить ему трибунала, он шагал с той пленительной непринужденностью, секрет которой знают лишь зуавы.

Полный радушия голос, окрашенный славным провансальским[23] акцентом, громко приветствовал молодого человека:

— О, кого я вижу! Жан!.. Как жизнь, старина? Эй, Катрин, женушка!.. Роза, голубка!.. Тонтон, проказник ты мой… Посмотрите, кто пришел — наш Оторва!

Человек, что так сердечно встретил нашего героя, — старый сержант полка зуавов Мариус Пэнсон по прозвищу Буффарик. Этот ветеран африканской армии, разукрашенный нашивками, увешанный медалями и орденами, с бородой по пояс, чистокровный марселец[24], жизнерадостный, как птица, имя которой он носит[25],— маркитант Первого батальона. Плотные ряды его клиентов расступились, пропуская Оторву. Со всех сторон потянулись руки, чтобы поприветствовать отважного француза, все старались выразить ему свои симпатии.

— Здорово, Жан!.. Оторва, привет!.. Здорово, старина!

Жан Оторва продвигался с триумфом. Чувствовалось, что этого молодца знал весь полк и что любой командир мог бы позавидовать его популярности.

— Двигайся поживей, дружок! — прорычал голос с провансальским акцентом.

Жану удалось наконец вставить слово:

— Здорово, папаша Буффарик! Я счастлив, что вижу вас, и…

— Стоп-стоп!.. Ты спас нас всех четверых… ты мой лучший друг… И мы решили раз навсегда, что ты обращаешься ко мне на «ты»… как если бы был моим старшим сыном!

Да, так оно и было. Случилось это два года назад, в Кабилии[26], в Алжире. Жан Оторва спас тяжело раненного папашу Буффарика, спас мамашу Буффарик, которая храбро стреляла из двух пистолетов, а потом была окружена и обезоружена свирепыми арабами. Он спас Розу, которая поддерживала умирающего отца. Он спас Тонтона, двенадцатилетнего парнишку, который отбивался от врагов отцовским ружьем.

Да, все это — заслуги Жана, и в приказе по армии ему была объявлена благодарность. В его послужном списке значилось немало подобных поступков. Подвиги для него — обычное, будничное дело! Он и со счету сбился, столько их было.

В общем, Жан Оторва был настоящим героем Второго зуавского полка, воплощением веселой отваги, безграничной самоотверженности, вспыльчивости и горячности.

Верный и бескорыстный друг, душа нараспашку, Жан был всегда готов прийти на помощь, в крови его Создатель[27] словно растворил порох.

Мамаша Буффарик, сорокалетняя красотка родом из Эльзаса[28], двинулась ему навстречу, протянув руку, а за матерью поспешила Роза, прелестное белокурое существо восемнадцати лет от роду.

Жан, несмотря на обычный свой гонор, смутился и едва осмелился вытащить из-за пояса красивый букет, который только что нарвал во дворе разоренного хутора.

Молодой человек протянул букет девице и тихим, дрожащим голосом сказал:

— Мадемуазель Роза, я принес эти цветы… для вас… разрешите их преподнести?

— О, с большим удовольствием, месье Жан, — ответило милое создание, в то время как папаша Буффарик смотрел на них умиленным взглядом и бормотал себе под нос:

— Ах, молодость, молодость…

Жизнерадостный мальчишеский голос перекрыл остальные голоса:

— Эй, Жан, а меня ты не забыл? Это я, Гастон Пэнсон… по прозвищу Буффарик… сын полка, Второго зуавского… ученик барабанщика и твой друг…

— Забыл? Да никогда в жизни, мой славный мальчик Тонтон… мой старый барабанщик!

— То-то же! Знаешь, мне сегодня — четырнадцать!

— Весь в меня! — воскликнул отец, по-провансальски сентиментальный. И, помолчав, добавил: — Как, Жан, выпьем?

— С удовольствием!

Им уже налили, когда раздался крик:

— По местам!.. Смирно!

Все кинулись по местам, да с такой быстротой, как если бы в толпе разорвалась бомба.

К ним приближался генерал — один, пешком, и видно, что он чувствовал себя в лагере зуавов как дома.

Все узнавали его, повсюду разносились приветственные возгласы.