Жан-Жак Руссо

Тем временем в Гренобле обстановка складывалась не слишком благоприятно. Бовье представил ему молодого талантливого адвоката Мишеля Сервана. Проблема заключалась в том, что Жан-Жак, говоря о Терезе, называл ее своей женой, тогда как она должна была считаться его сестрой. Таким «повышением в должности» она была обязана нахождению здесь этого юриста, который резко выступал против сожительства в своей «Защитительной речи по делу женщины-протестантки». К тому же сам Бовье не скрывал своего восхищения Вольтером, а Серван бывал даже у него в Фернее с визитом. Могла ли быть им знакома вольтеровская брошюра «Мнение граждан»! Тереза должна была считаться здесь женой Жан-Жака, но ведь она должна была называть его братом. Страхи возобновились, и в день своего отъезда в Шамбери Руссо сообщил о своих опасениях Терезе: «Если вы в течение восьми дней не. получите от меня известий, не ждите более и располагайте собой сами». В таком состоянии всё казалось ему ужасным. Особенно опасался он приезда Терезы: она выехала из Три-ле-Шато 4 августа, могла прибыть с минуты на минуту и оказаться «освистанной и оскорбленной здешней молодежью», если обман откроется.

Руссо отбыл 12 августа и сделал остановку в 25 лье от Гренобля, в Бургуэне; здесь он был хорошо принят Доненом де Розьером, артиллерийским капитаном, и его кузеном Доненом де Шампанье, мэром этого местечка. Его даже пригласили 15 августа на ежегодный банкет в честь Успения Божьей Матери. Терезе он обрисовал свое будущее смутным, полным угроз и опасностей. Жан-Жак оставлял за ней свободу выбора — присоединиться к нему или нет; но обходиться без нее он уже не мог: «Если я лишусь вашей помощи в моих телесных и душевных немощах, я освобожусь от них гораздо раньше». Однако если она решится приехать, то ее ждет сюрприз: «Будет неудобно, если вы будете здесь называть меня братом… Будем друзьями и родственниками — в ожидании лучших времен. Больше я пока ничего не скажу».

Напрасно Руссо менял места своего пребывания: его страхи следовали за ним, как тень. Он пробыл в Бургуэне всего десять дней, но уже стал замечать «поразительные изменения в лицах и в глазах». Жан-Жак снова болен и снова — во власти своих черных мыслей. На двери своей комнаты в трактире он написал карандашом: «Мнение публики разных сословий на мой счет». Итак: священники, «продавшиеся философам», мечтают его избить; литераторы у него крадут; остроумцы его оскорбляют; канальи его освистывают; прохвосты его проклинают; в Женеве «вожди народа, поднявшиеся на моих плечах, хотели бы спрятать меня так, чтобы, видны были только они». Не забыл он и о Вольтере, который не давал ему спокойно спать: тот якобы только и помышлял о мести Жан-Жаку.

Тереза приехала к Жан-Жаку 26 августа 1768 года. 30 августа он оделся тщательнее, чем обычно, пригласил к обеду Розьера и Шампанье и попросил их быть «свидетелями самого важного акта в жизни». Он взял руку Терезы, с достоинством упомянул о двадцати трех годах совместной жизни и объявил, что берет ее в жены перед Богом. Затем все уселись за стол. Руссо был очень весел, с охотой выпил и даже спел за десертом два куплета, сочиненные им нарочно к этому случаю. Конечно, такая женитьба не имела законной силы — законным могло быть только венчание, совершенное священником. Когда-то Жан-Жак заверял, что никогда на Терезе не женится, но прошло столько лет, они изведали вместе столько горестей, что теперь оба ощущали неразрывную связь до самого конца.

Едва «женившись», Руссо снова угодил в абсурдную ситуацию, которую, конечно же, воспринял трагически. Бовье сообщил ему, что некий Тевенен требует у Жан-Жака возврата девяти франков, которые он якобы одолжил ему десять лет назад в одном трактире неподалеку от Нешателя — и трактирщик был тому свидетелем. Ошибка или мелкое мошенничество? Эта мелочная история вновь повергла Жан-Жака в состояние безумия: его хотят опозорить, обесчестить. Он потратил четыре месяца усилий, чтобы доказать, что его вообще не было в Швейцарии в то время. Как же торжествовал Руссо, когда Даниэль Роген сумел установить, что этот Тевенен, с которым Жан-Жак потребовал очной ставки и который его не узнал, — был жуликом, осужденным в 1761 году Парижским парламентом к наказанию кнутом, клеймению и отправке на галеры за подлог! Руссо отстоял свою честь перед правосудием, но возмущался, что этот прохвост отделался лишь несколькими днями тюрьмы, тогда как нужно было прежде всего выяснить, кто направлял его действия, и выявить сам источник заговора. Граф де Клермон не сделал этого, а это доказывало его собственную вовлеченность в сие грязное дело.