Жан-Жак Руссо

Итак, решено: «Я оставил всякую, надежду на продвижение и славу». Он устал сражаться с ветряными мельницами. Ему скоро исполнится 34 года — пора подумать о материальной стороне жизни. Хотя труженица Тереза и обходится ему недорого, но за ней хвостом тянется прожорливое семейство, которое обирает ее, обгладывая чуть ли не до косточек, а это сказывается и на Руссо. Богатые же, но экономные Дюпены предлагают ему все-таки восемь-девять сотен франков в год. В общем, выпутываться из этого положения приходится только ему: кормить всю ораву, платить за жилье на улице Сен-Жак, где он ужинает по вечерам, оплачивать чердачную комнату на улице Нев-де-Пти-Шан поблизости от улицы Платриер, где проживают Дюпены.

Жан-Жак брался помогать всем. К примеру, Франкёль мечтал об Академии наук, но для этого надо было опубликовать хотя бы одну книгу. Они вместе взялись «марать бумагу». В результате получилась огромная рукопись под названием «Химические обозначения» — неплохая компиляция из трудов известных химиков. Но если она будет опубликована, то, конечно, под фамилией Франкёль…

С мадам Дюпен была немного другая история. Она писала небольшие очерки о дружбе, образовании, счастье, метафизике и, будучи феминисткой, мечтала написать большую книгу, посвященную прекрасному полу. Жан-Жак писал под ее диктовку или подбирал необходимый справочный материал. Литераторше могло понадобиться всё что угодно: хронология правления французских королей, история древних римлян или византийских императоров, труды по правоведению — в целом получились 2800 листов, исписанных его рукой, с выдержками из более чем сотни различных произведений. Это, конечно, не творчество, но труд всё же небесполезный: благодаря ему Руссо пополнил и углубил свои знания по истории, этнографии и политологии.

Осенью он сменил обстановку: отправился вместе с Дюпенами в Шенонсо. Там они занимались музыкой, он писал красивые трио и стихи, как например «Аллея Сильвии», в которых воспевались мудрость, отказ от соблазнов мира и добродетель. В декабре 1746 года, вернувшись в Париж, он узнал малоприятную новость: Тереза была беременна.

Обременять себя ребенком? В совершенном затруднении он вспомнил о разговорах, которые часто велись за табльдотом мадам Ла Сель: там более всех приветствовались те, кто усердно трудился над пополнением детских приютов. Тереза плакала, но Жан-Жак не имел ни средств, ни желания становиться отцом семейства. Решение принято: сразу после рождения ребенок будет отдан в приют. На карточке в пеленках был указан номер, дубликат которого отец сохранил. Ни сомнений, ни угрызений совести — он принял это решение, как говорится, «с ходу». Затем оно вошло в привычку: второй ребенок родился в 1748 году, третий — весной 1751-го, еще двое — то ли в 1751-м, то ли в 1752-м. С ними поступили так же, с той только разницей, что к свертку с ребенком уже не прилагались знаки родительской благодарности.

Обычно даже те, кому ничего не известно о жизни Руссо, знают именно эти факты его биографии. Они настолько шокирующи, что его поклонники, чтобы хоть как-то оправдать его, придумывают разные истории. Даже когда выйдет в свет его «Исповедь», они станут уверять, что это — чистейшая его выдумка. Одни утверждали, что Жан-Жак, страдая болезнью мочеполовой системы, был то ли импотентом, то ли бесплодным, но этими «якобы рождениями» детей желал «соблюсти лицо». Да нет же, возражали другие: Тереза действительно родила пятерых детей, но все они были не от Руссо. Или еще вариант: чтобы удержать его и привязать к себе, Тереза пять раз подряд вводила его в заблуждение, утверждая, что беременна, а затем якобы сдавала младенцев в приют. И вообще, Жан-Жак был транссексуалом… Или это он вообще нарочно про себя выдумал. Для чего? Чтобы убедить всех в абсолютной искренности своей «Исповеди»: ведь лучший способ для этого — «признаться» в какой-нибудь страшной вине и удостоверить таким образом, что всё остальное — тоже правда. Все эти измышления рождались из желания как-то «увязать» личность Руссо с его «добродетельным» творчеством. Но ведь и его современники упоминали об этих детях, и сам Руссо неоднократно признавался в этом, даже в своих «Прогулках». И разве не писал он Терезе в августе 1769 года: «Мы должны оплакивать и искупать свои ошибки…»?