Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 1

Она полюбила сумрак и одиночество. Ото всех, кто мог требовать её заботы, сбежала в Сомюр, где и жила последние недели, словно затворница, решившая заживо похоронить и себя. И вспоминала, вспоминала, вспоминала… То корила себя, то хвалила, то в отчаянии заламывала руки. Она не понимала, настоящую ли любовь ощутила. Но, даже если и не настоящую, а лишь её подобие, всё равно, потеря и этого случайного прикосновения казалась невосполнимой, и приводила в ужас размышлениями о том, что должен был переживать бедный Луи, не получая должного ответа на своё чувство! Во всех собственных поступках видела теперь герцогиня одну чёрствую эгоистичность, и, если хвалила себя, то только за то, что подарила мужу сыновей. Всё остальное тонуло в потоках самобичевания.

Так могло продолжаться целую вечность, и неизвестно, к чему бы привело, не вернись в один прекрасный день возникшие когда-то подозрения.

Слово «яд», отогретой мухой, снова закружилось в воздухе, назойливо проникая в деятельный когда-то мозг и взбивая в нём опасную смесь из отчаяния, вины и зарождающегося гнева. Это дало мыслям мадам Иоланды совершенно новое направление. И тогда, сжав почерневшие губы, с трудом и болью возвращаясь к жизни, она стала вспоминать другое.., то, что случилось около года назад.

Ещё один шаг назад и в сторону

Не успела ещё вся Франция оплакать погибших под Азенкуром, как новая беда заставила королевский двор достать траурные одежды. От скоротечной мучительной болезни скончался дофин Луи – старший сын короля Шарля. И знать, собравшаяся, чтобы проводить наследного принца в последний путь, выглядела скорее растерянной, нежели огорчённой.

Да и кто бы тут не растерялся? Победа под Азенкуром убедила Генри Монмута в том, что он король-праведник, вершащий благое дело, тогда как французское королевство, и без того наказанное безумным королём и распутной королевой, настолько неугодно Господу, что теряет не только лучших рыцарей, но и саму надежду. Отголоски пышных празднований в Лондоне докатились до Парижа пророчеством новых поражений. Поэтому, стоя над гробом принца, многие задумывались уже не о бренности земного бытия и даже не о том, что смерть неотвратимо приходит и к сильным мира сего, но о том, какова же станет их собственная жизнь до этой самой смерти, когда Монмут придёт и, сильно не напрягаясь, возьмёт всё, что и так уже считает своим.

Более других растерянным выглядел Бернар Арманьякский. Король назначил его коннетаблем, вместо погибшего д'Альбре, но графа долгожданная должность уже не обрадовала. Во-первых, безумный Шарль забывал о своих назначениях очень легко и в последнее время охотно шел навстречу желаниям королевы, когда ей приходила в голову блажь приехать в Лувр и изобразить какую-никакую заботу. Во-вторых, партия арманьяков понесла самые ощутимые потери, тогда как первейшие враги – бургундцы попросту отсиделись по домам, а сам герцог Жан, по слухам, уже отправил какое-то немыслимое подношение английскому королю с уверениями в дружбе и готовности оказать при случае любую помощь, как военную, так и политическую.

В подобной ситуации графу ничего другого не оставалось, как, не брезгуя, восполнять потери из числа людей далеко не благонадёжных. Таких, к примеру, как мессир де Ла Тремуй, граф де Гин. Не самый приятный человек при французском дворе, запятнанный к тому же недавней службой при дворе Жана Бургундского. Но сразу после победы «арманьяков», он открыто перешёл на их сторону, сражался при Азенкуре, попал в плен, и, как-то очень быстро, был выкуплен. Все ожидали, что Ла Тремуй, первым делом, отправится в Бургундию, подальше от ставшего опасным Парижа, где он занимал почётную, но не самую влиятельную должность смотрителя вод и лесов. Однако, мессир всех удивил, вернувшись ко двору французскому с предложением своих услуг, как государственного, так и частного порядка. Графу Арманьякскому, например, он подробно разъяснил каким образом лучше всего вести переговоры о выкупе за его зятя, герцога Орлеанского, чем сразу к себе и расположил. И, хотя дело с выкупом зятя почти не продвигалось, визиты словоохотливого Ла Тремуя стали своеобразным лекарством для безутешной дочери графа, которая таяла прямо на глазах, истекая слезами, подобно сказочной ледяной царевне.

Можно ли было не принять такого ко двору, особенно учитывая кровь, пролитую в сражении и, главное, поредевшие ряды соратников? Года не прошло, как мессир Ла Тремуй стал Великим управляющим двора его величества, вместо попавшего в плен Луи де Бурбона, и явно не собирался на этом останавливаться…

И, наконец, третья причина, по которой долгожданная должность коннетабля совсем не радовала графа Арманьякского, заключалась в том, что скоропостижная смерть дофина вызвала множество разных слухов, сходившихся, в сущности, к одному – юношу отравили. И основания для подобных слухов, увы, были.

Граф, являясь теперь вторым лицом в государстве, присутствовал при вскрытии, после чего удалился к себе и долго там размышлял, запершись ото всех.

Кто?!!!