Жар под золой

Мне вдруг вспомнилась одна сцена в нашем доме. Перед окончанием девятого класса Клаудия пригласила к себе школьных подруг. Хелен испекла кекс и приготовила бутерброды. Дверь в комнату дочери была открыта, и мы из кухни невольно слышали их разговоры. И вдруг одна девочка произнесла ту же фразу, которая была написана здесь на картоне, про дымовую трубу.

Услышав это, жена в испуге уронила тарелку и на какой-то миг оцепенела, потом бросилась вверх по лестнице и крикнула:

«Кто это сказал? А ну, признавайтесь!»

Жена готова была разрыдаться, а Клаудия спокойно возразила:

«Мама, ну чего ты волнуешься, об этом у нас в классе все говорят, что тут особенного?»

Когда жена вернулась на кухню, она казалась постаревшей на двадцать лет.

«Отнеси им поднос с бутербродами, — сказала она глухим голосом. — Видеть их не хочу».

Я в растерянности стоял у могильной плиты. Из-за кустов, росших вдоль главной аллеи, вышли еще двое полицейских, возвращавшихся, по-видимому, после осмотра местности. Я взглянул на своего сопровождающего и спросил:

— Вам пастор отпер калитку?

— Да. Он же и позвонил нам. Он смотрел в окно, что-то ему показалось здесь странным, тогда он взял бинокль и все увидел... У вас есть какие-нибудь подозрения?

Я покачал головой, для меня это было непостижимо.

— Во всяком случае, будьте в нашем распоряжении, пока не закончится расследование. Уголовный розыск тоже здесь, вас еще допросят.

— Если понадоблюсь, я целый день тут, на кладбище. В будке или где-нибудь на территории. Сегодня мне нужно вырыть одну могилу.

— По этому участку лучше не ходите, эксперты еще следы обрабатывают. Ни к чему не прикасайтесь, главных ворот не открывайте до полудня... пока не получите на то разрешение... В общем, желаю здравствовать.

Я пошел обратно к главным воротам и запер их еще изнутри на засов. Обращаясь к молодому полицейскому, стоявшему у калитки, я сказал:

— Ничего себе, сюрприз!

— Чего только не вытворяют люди от скуки, — ответил он. — Раньше хулиганы резали покрышки и ломали антенны, теперь размалевывают могильные плиты. Чего только не вытворяют, уму непостижимо.

Вернувшись к склепам, я стал наблюдать, как эксперты обрабатывают следы. Когда пастор вместе с двумя криминалистами в штатском подошел ко мне, я, не дожидаясь вопросов, заявил, что ничего не знаю и никаких предположений у меня нет...

— Н-да, — сказал один из криминалистов, — хорошенькое свинство.

Пастор был растерян, он стоял, безжизненно свесив руки, и сокрушенно качал головой.

С пожилым полицейским, который привел меня на кладбище, я отправился к будке за инструментами.

— А курить здесь разрешается? — спросил он по дороге.

— Курите спокойно, я тут покуриваю.

— Рюмка водки сейчас не помешала бы, даже натощак. После такой подлости... У меня ведь смена два часа назад кончилась.

— В будке есть водка, правда не моя, но могу вам налить.

— Пожалуй, не стоит, все-таки я еще при исполнении, лучше не рисковать... Когда я утром это увидел, прямо остолбенел. Вы, кажется, помоложе меня...

— Сорок пять, — сказал я.

— Почти на десять лет. То время я еще захватил, все помню, и вот сегодня спросил себя: это опять начинается или вообще не кончалось? Может, нам очень хорошо живется? Те, кто это натворил, — он обеими руками показал на оскверненные могилы, — наверняка слишком хорошо живут, они не знают, что такое черствый хлеб. Тут побывали избалованные мальчишки, поверьте моему опыту, я поседел на таких делах... Господи, а попробуй выложи начальству все начистоту, такая вонь подымется, — наш брат не раз пробовал. Я уже раскаивался, что после войны пошел в полицию. Лучше бы остался столяром или нанялся бы сторожем на кладбище, как вы.

— Но ваш коллега там, у калитки, считает...

— Считает, что это недоростки безобразничают. Пристрелялся он к ним, а ведь сам такой же. Только никто этого не замечает, потому что он форму носит... Да, работенки у вас теперь хватит; краску соскабливать — удовольствия мало, масляная, она, как клей, прилипает.

Спустя час на кладбище возникло оживление, сновали фотографы, репортеры, расспрашивали, щелкали камерами и то и дело восклицали:

— И это в нашем городе!

К полудню полиция покинула кладбище. Мне разрешили открыть главные ворота, перед которыми уже собралась толпа любопытных. Слух о происшедшем разнесся быстро.

Я наблюдал за людьми. Пожилые растерянно взирали на пачкотню, одни с нескрываемым испугом, другие с отвращением, а большинство скептически. И беспрерывно фотографировали. Репортеры задавали мне вопросы. Заметил ли я в последнее время что-нибудь необычное? Нет, ничего такого я не заметил — вход на кладбище свободный, в конце концов, а кто хочет, может ночью запросто перелезть через кирпичную стену. И вообще кладбище не какая-нибудь охраняемая крепость.

Во второй половине дня, получив разрешение от пастора (ему позвонили из полиции), я вооружился шпателем, железной щеткой, специальным растворителем для краски и приступил к делу. Некоторые посетители, не успевшие еще сфотографировать, стали возражать, а один старик сказал, что такой срам следует оставить на камнях навечно.