Жара в Архангельске (СИ)

Всё это: и его насмешливая холодность, и пятьсот рублей, и оскорбительное сравнение с собакой не вызывало больше у Оливы чувства уязвлённой гордости. Гордость её была настолько задавлена страхом вновь остаться одной, что она уже не смела никоим образом проявлять себя. У неё уже не было моральных сил встать с колен, оборвать двумя-тремя резкими фразами зарвавшегося Салтыкова, схватить свои вещи и уйти, хлопнув дверью, уйти так, чтобы больше никогда не возвращаться. Весь свой лимит гордости Олива уже исчерпала до конца, и теперь она по-прежнему продолжала сидеть у Салтыкова в ногах и смотреть ему в рот своим преданным и несчастным взглядом дворовой собаки.

Салтыков доел пиццу и, не говоря ни слова, повалил Оливу на постель. Просто стащил с неё трусы и выебал. То, как он это делал, нельзя было назвать каким-нибудь приличным словом — он не занимался с ней сексом, не производил половой акт — он её именно ебал во все щели, жестоко и беспощадно.

Салтыков не обращал внимания на её мольбы и слёзы. Он распластал её на кровати, мучил снова и снова. Олива плакала от боли, просила пощады. Она умоляла его быть осторожнее. Боль была просто адская.

Потом он откинулся на спину, лежал и молча смотрел на лампу, еле заметно мигающую на потолке. Олива рыдала, исступлённо целовала ему руки.

— Не бросай меня… Я ведь это делаю только из любви к тебе… У меня же никого до тебя не было… Если ты бросишь меня, я… умру…

Салтыков сжал скулы, как от зубной боли. Ему некомфортно было лежать в постели рядом с Оливой. Кое-как, наспех и без удовольствия удовлетворив физическую потребность, он более всего хотел бы сейчас, чтобы она куда-нибудь испарилась. Салтыкову не нужны были ни поцелуи её, противно-мокрые, ни любовь её, прилипчивая, как изжёванная жевательная резинка.

— Мелкий, слезь с меня, я схожу покурю.

— Но поклянись мне, что ты меня всё ещё любишь!..

— Всё нормально, мелкий…

— Нет. Я не это хотела от тебя услышать.

— А что?

— Что ты мне раньше говорил всегда…

— А, это… Я люблю тебя, мелкий.

Он попытался мягко высвободиться из её рук и встать с постели, но она, словно ополоумев, снова схватила его руку и, плача, принялась целовать.

— Не бросай меня… Не бросай… Не бросай…

Салтыков сидел и молча гладил её по волосам.

Глава 28

Прошло две недели.

Давно уже отгремели над Архангельском новогодние салюты, и отыграл своё пьяный гармонист на площади возле ёлки. Праздничные украшения, гирлянды и мишура были уж сняты и упакованы обратно на антресоли — до следующего нового года, а недавние красавицы-ёлки, ещё вчера так чудно сверкавшие разноцветными шарами и «дождиками» и радовавшие глаз в каждом доме — бесцеремонно раздеты и, словно несчастные брошенные девушки, выкинуты из квартир на помойки.

Грустное это было зрелище, что и говорить.

Кончились праздники; а вместе с ними кончились и весёлые вечеринки в съёмной квартире Салтыкова. Все друзья разбрелись по своим делам: студенты углубились в сдачу зимней сессии, выпускники вернулись на работу, и Яна, внимание парней к которой в связи с занятостью постепенно сошло на нет, без развлечений заскучала и засобиралась домой в Москву.

— Слуушай, Янго… — сказал ей Салтыков в субботу утром, когда Олива ушла в продуктовый магазин, — Уговори мелкого, чтоб она тоже с тобой уехала…

— А ты что, сам не можешь этого сделать? — хмыкнула Яна, собирая свои вещи.

— Янго, ну… — Салтыков замялся, — У тебя это лучше получится…

— И что я ей, интересно, скажу? Что мне эскорт нужен в поезде? Не смеши мои тапочки!

— Ну, придумай что-нибудь… Щас главное её увезти из Архангельска; а с тобой мы потом встретимся в Питере, как и договаривались… Или я сам приеду к тебе в Москву; там видно будет…

Яна отвела взор.

— И что дальше? Ты подумал, как я ей в глаза буду смотреть после этого?

— Да с чего, Янго…

— У тебя как-то вообще всё очень просто, Салтыков, — пожала плечами Яна, — Кажется, я тебе пока не сказала ни да, ни нет.

— Янго, ну зачем усложнять?..

— Давай сделаем так, — решила она, — Я сейчас пойду в книжный, погуляю по торговому центру. А ты в это время поговоришь с Оливой сам. Тогда, и только тогда будет смысл ещё чего-то планировать.

Вскоре после того, как закрылась дверь за Яной, из продуктового вернулась Олива и, протянув Салтыкову сумки, обняла его крепкий торс, жадно вдыхая сладко-горький запах его тела — единственный и неповторимый, который она могла бы с закрытыми глазами опознать из миллиона. Он пах почему-то сеном, сосновой корой и луговым разнотравием. Хотя на самом деле это был лишь пот, смешанный с одеколоном Хуго Босс и дымом сигарет «Винстон». Но Олива, тем не менее, млела от его запаха — недаром говорят, что любимые люди пахнут лучшими ароматами земли.

— А я курицу купила, — похвасталась она, целуя Салтыкова в губы, — Сегодня буду варить мой фирменный бульон. Всего-то сыпануть туда горстку риса да головку чесноку — а запах объедение. За уши не оттащишь!

— Бульон это хорошо, — вымученно улыбнулся Салтыков, — Только, знаешь, мелкий, ты лучше эту курицу пожарь…