Жаркие горы

— Точно, — подтвердил Черкашин. — Кстати, на Руси тоже счет дней велся от сотворения мира. Поскольку эту дату вычислили христианские богословы, то цифра отличалась от иудейской. Мир господь бог для христиан сотворил за пять тысяч пятьсот девять лет до рождества Христова. И мы сейчас живем в семь тысяч четыреста девяносто пятом году по календарю наших далеких предков. Реформу провел Петр Первый, объявив указом, что вслед за тридцать первым декабря семь тысяч двести восьмого года наступает первое января тысяча семисотого года. А теперь… — Черкашин собрал свои бумажки, убрал их и повернулся к комбату: — А теперь несколько слов в заключение. Имейте в виду, товарищи, местное население живет в сугубо религиозной среде. Она не может быть иной здесь в настоящее время. Надо всегда помнить, общаясь с афганцами, особенно в дальних кишлаках, что они живут по шариату. А эта штука почище воинского устава. Шариат всех выстроил в шеренгу, определил каждому свое место и не разрешает с него сойти. И это в представлении большинства верующих есть тот порядок, который определил аллах. Без такого порядка у мироздания нет целостности. Здесь, как в кирпичной кладке, каждый камень занимает свое место, только ему присущее. Вынь один, поменяй два других местами, и уже стена не стена, крепость не крепость. Причем каждый камень старается остаться на месте по своей воле. Поддерживая такой порядок, люди не совершают над собой насилия. Скажи человек верблюду, что он верблюд, разве горбатый обидится? Быть верблюдом для него не оскорбление, а естественное состояние. Так разве может оскорбить человека упоминание о том, что он рожден и живет в бедности? Естественность бытия предопределена священными законами шариата, и скажи кому-то, что законы эти несправедливы, тебя убьют. Без раздумий и рассуждений. Каждый не просто стоит на своем месте в родовой шеренге, он блюдет это место, гордится им, радуется, что есть другие, стоящие ниже его. Сказано, аллах — это истина. Для истины не жалей ничего. Погибнуть за веру, потерпеть, получить увечье — значит обеспечить себе пропуск в рай. У мусульман есть свои герои, вроде Увейс Карали — сподвижника Мухаммеда. Рассказывают, что этот человек услышал, будто у Мухаммеда в битве выбит зуб. А сподвижник во всем хотел походить на пророка. Только какой зуб выбит у святого, он не знал. Потому взял и высадил себе все зубы сразу. Короче, превзошел пророка. Или другой святой — Сад Ваккас. У него попросили пиалу крови его сына. И Ваккас заколол мальчишку. Оказалось, это только проверка на веру. По молитве Мухаммеда аллах воскресил сына Сад Ваккаса. Видите, как все хорошо кончилось. В особой когорте у мусульман святые мученики — шахид. Это те, кто пострадал за веру. Войти в категорию шахид — вот стремление многих фанатиков. Помните об этом, всегда имейте в виду…

— Что теперь в ваших планах? — спросил Полудолин Черкашина после лекции. — В штаб?

— Нет, товарищ майор. Вместе с батальоном я иду до урочища Жердахт. Оттуда уже своим ходом — в кишлак Сарачину. Это центр рода, который возглавляет некий Абдул Кадыр Хан. В сложившейся ситуации род занял нейтральную позицию. Несколько раз с ним уже вели переговоры представители власти, но пока толку мало. Что-то сдерживает вождей. Теперь вот из Сарачины намекнули, что неплохо, если бы туда приехал советский человек, Они сами посмотрят и другим покажут, каков он есть. Странно для непосвященных, но то, что я вам рассказывал, помогает понять, какие там можно встретить взгляды. Вот и пойду туда.

— Это небезопасно, — заметил Бурлак раздумчиво.

— Деликатничаешь? — сказал Полудолин. — По-моему, это просто опасно.

— Один черт! Небезопасно — опасно. Что сову об пень, что пень об сову — все равно сове больно. Может, капитан, тебе подмога нужна? Дам двух ребят, знающих афганский, и с автоматами.

— Автомат — аргумент веский, — сказал Черкашин. — Но не всегда. Он действен, когда перед тобой враг. С таким другого языка и не найдешь. Здесь дело иное. С людьми нужен предметный разговор. Представьте, большинство тех, кто живет в Сарачине, не видели велосипеда. Два колеса, седло, педали — для них чудо. Они не знают ничего о пароходах и поездах. Страна без железных дорог. Только вдуматься, товарищ майор. Поэтому, как говорят, сойдите со скакуна своих представлений в грязь проезжей дороги бытия.

— Ну, допустим, сошел, — сыронизировал Бурлак.

— Тогда вспомните, о чем мы только что беседовали. Путы, которыми опутаны люди, нужно срезать осторожно, чтобы никто из них не подумал, будто кто-то собирается зарезать и самого человека. Он, хоть велосипеда не видел, оружием владеет с детства.

— Сколько же времени вам потребуется, чтобы срезать путы с жителей Сарачины? Осторожно. Ножом. Пятилетка?

— Мне отпущено два дня. На встречу. А путы будет снимать прогресс.

— Ученый, а нахал, — усмехнулся Бурлак. — Два дня у него. Я бы и на два года не согласился.

Черкашин склонил голову в церемонном поклоне.

— Благодарю вас, великодушный воин, за щедрость, с какой вы бросили вечность в прах под мои ноги.