Жаркое лето

Он был старше всех в группе, носил чапаевские усы с колечками. В тихую минуту любил потешить слушателей своими занятными историями. Судьба у него была странной, запутанной. В десять лет неизвестно почему он, сын бедного мельника, сбежал из дома с цыганским табором. Скитался по Украине, на Дону в расшатанной кибитке, ночевал в дырявых шатрах, а то просто под открытым небом у костров, научился подковывать лошадей, лудить посуду, петь цыганские песни и лихо плясать.

По душе пришлась ему бродячая жизнь, каждый день — новый мир: прохладная окраина леса, луга, золотистые поля, свежий ветер в лицо, серебряные росы на рассвете. Откуда взялась у него страсть к дорогам, он и сам не знал. И только когда в стране началась новая жизнь, вернулся он в родные края и услышал от соседской старухи Домны, что его прабабушка была цыганкой с Подолии.

Но дома ждали Владимира печальные вести: в самый разгар коллективизации отца его раскулачили, как мельника, у которого в услужении был один батрак, и сослали далеко на восток, в дремотные урочища Приамурья. Старый отцовский дом забрали под правление колхоза, мельницу тоже сделали колхозной, но в маленькой сторожке нашел он свою больную мать и маленькую сестренку Фимку.

Неделю Владимир приводил в порядок ветхую сторожку, а потом пошел в правление, волнуясь от предстоящей встречи с сельчанами. Кого из них он припомнит? Кто признает его? Ведь сын кулака, столько лет где-то блукал по свету, чего хорошего от него ожидать.

В правление его пригласил председатель артели Кузьма Воинов. Едва Владимир переступил порог, как увидел колхозного вожака.

— Здравствуй, здравствуй, блудный сын! Значит, все-таки на родную землю потянуло. Вот и хорошо. Сегодня же посоветуюсь с районом, как нам с тобой поступить? Сам понимаешь, кем был твой батька... Но я думаю, что все обойдется. Ведь ты еще молодым сбежал из дома и всех дел своего родителя не знаешь...

В это вечернее время в правлении было много людей, среди которых Владимир с трудом узнавал своих ровесников. И не удивительно: не виделись столько лет. Все они возмужали, некоторые обросли усами и бородами. Радостно жали земляки руку Владимиру, улыбаясь, называли себя.

Утром председатель поговорил по телефону с первым секретарем райкома о возвращении Владимира. Тот ничего определенного не сказал, и Кузьма на свой риск оставил беглеца в артели.

Так и стал Владимир кузнецом в своем селе, а вскоре и уважаемым человеком. Через год женился на Вере Лукьяненко, дочке колхозного бригадира, выстроил себе на околице добротный дом под железной крышей, с резными кружевными наличниками. Вера родила ему сына Сергея, а после появилась и Наташка. Крепко стал врастать корнями в родную землю Владимир.

А осенью его призвали в Красную Армию. Три года прослужил в кавалерийском полку в Саратове, любил лошадей с детства, но недолго пришлось ему сидеть в седле, кузнецы нужны были и в армии.

Вернувшись домой, принялся опять за кузнечное дело. За отличную работу его часто премировали, районная газета «Ударник» однажды напечатала о нем статью, назвав «мастером — золотые руки».

И вдруг война...

Сейчас, лежа у костра, Владимир вспоминал о своей не такой уж долгой, но сложной и беспокойной жизни. Сколько вечеров и ночей просидел он вот так у костров, сколько осталось позади маленьких пятнышек на земле, покрытых серой золой, — не счесть.

— Владимир, рассказал бы что-нибудь интересное, — попросил друга Иван Семенко, лежавший рядом на шинели, — сон чего-то не берет...

Иван был почти одногодок с Владимиром. У него тоже в Донбассе остались жена и двое детей. С первого знакомства в роте земляки подружились.

— Дядя Володя, расскажи, — настойчиво приставал Василий Светличный, — ну, пожалуйста... Что-нибудь такое из своей цыганской жизни.

— Рядовой Светличный, с каких это пор в армии «дядей» стали называть красноармейцев? — нарочито серьезным тоном сделал замечание сержант.

— Извините, товарищ командир, исправлюсь, — усмехнулся Светличный и, легко поднявшись, вытянулся в струнку.

— Красноармеец Нечитайлов! Личный состав отделения просит вас рассказать интересную историю из своей жизни.

Все рассмеялись. Владимир повернулся к костру, полулежа свернул самокрутку, достал из огня тлеющий прутик, прикурил.

— Что ж, рассказать так рассказать. Случилась, братцы, со мной однажды такая история. Вот и сейчас мне жаль, что трубки цыганской со мной нет. А ведь ее, бывало, пососешь, как молока парного напьешься. Цыган без трубки — колокол без языка. Она и греет, и огонь в пути хранит, и голову, как вино, кружит. Самый надежный спутник в бесконечной дороге — это цыганская трубка, люлька, как называл ее вожак нашего табора Тимофей Михалыч. Умный был старик, сквозь землю все видел.

Рассказчик не спешил, затянулся, бросил веточку в костер. Она вспыхнула, обуглилась и тотчас рассыпалась искрами.