Жасминовый дым

Похлопал Юрика по плечу Андрей Сергеевич. Встал Юрик, не поднимая глаз, пошёл вслед за уверенно шагающим Касьянкиным – в холл, мимо широкого стеклянного окна с сидевшим за ним, у нескольких телефонов, дежурным, на крыльцо, к стоявшему у бровки, в тени старой акации, жигулёнку пятой модели.

Душновато было и в его салоне.

– Здесь тоже кондиционер не помешал бы, день сегодня жаркий, – сказал Касьянкин ожидавшему их водителю, чернявому пареньку по имени Ашот, тяжело усаживаясь на переднее сиденье. И развернувшись к севшему сзади Юрику, спросил: – Слушай, что, на самом деле ты там сразу с двумя роман крутил?

Кивнул Юрик, не поднимая головы.

– Ну ты даёшь! – восхитился Андрей Сергеевич. – А с виду такой тихий-тихий. Ну-ка, рассказывай, только по-быстрому, мне ещё в одно место заехать надо.

– Они подруги… И одна сама меня к себе позвала…

Его прервала бравурная мелодия касьянкиного мобильника. Автомобиль тронулся, покатившись вниз, к синевшему сквозь ветви деревьев морю, развернулся у въезда в соседний санаторий и, натужно гудя, пополз по узкому переулку вверх, мимо милицейского крыльца, на оживлённый перекрёсток, – под напористое звучание голоса Андрея Сергеевича:

– Да, конечно, нужны документы… Подтвердить статью, если потянут в суд… Раздобудете? Ок-кей!

Он снова развернулся к Юрику, и опять запел телефон.

– Да-да, я в пути. Ну, где я мог быть? В родной милиции. Нет, пока не привлекли, я им не дамся. Скоро приеду! – и к Юрику: – Ну, и что? Они из-за тебя поссорились?

– Мне кажется, даже наоборот…

Но и на этот раз помешал телефон.

– Как прорвало, – мотнул головой Андрей Сергеевич и, буркнув в трубку «Я перезвоню!», сказал Юрику: – Ладно, завтра расскажешь. Тебя где высадить?

– Можно здесь. Я на маршрутке поеду.

Ашот затормозил, приткнувшись к тротуарной бровке, и Юрик выпростал в открытую дверцу длинные ноги в стоптанных сандалиях. Но прежде чем совсем выбраться из машины, спросил:

– Вы когда-нибудь слушали Вивальди?

– Какого ещё Вивальди? – Касьянкин, читавший на дисплее телефона возникшую эсэмэску, отрешенно взглянул на Юрика. – Композитора, что ли? Который – про времена года?.. Хотя нет, то – Чайковский… Ты вот что, музыкант начинающий, на работу завтра пораньше приди. Дел невпроворот. Ладно?

7

Маршрутку он ждать не стал. Шёл по выщербленному тротуару, устланному первой осенней листвой, о чём-то шептавшейся у него под ногами. У бегущей с гор мелкой речки, скачущей по валунам, свернул к морю. Вдоль неё, в нескольких шагах от парапета, под кронами старых платанов, сидели за столиками, в ароматах подгоревшего хачапури, любители молодого вина. Оглушающе звучала танцевальная какофония, извергаемая включёнными на полную мощь динамиками двух соседних конкурирующих кафе. За ближним к реке столиком сиял помидорно-красным лицом толстый человек. Повесив клетчатый пиджак на спинку стула и засучив рукава, он, с поднятым для тоста фужером, пытался что-то петь. Его соседка в лиловом плаще, запрокинув ярко-рыжую голову, дробно смеялась. А у парапета под музыкальный сумбур, плотно сцепившись, топтались двое – Он в розовой панамке и Она в шляпке, украшенной бумажным цветком.

Ускорил шаг Юрик, обходя танцующих. Тесно ему вдруг стало.

Захотелось опрокинуть столики, столкнуть толстяка со стула, сорвать вот с этих двоих бутафорские шляпки, выкинув их за парапет, в речку. Как смешно подпрыгивали бы они на мутной волне, цепляясь за валуны, как обалдело смотрели бы эти двое на него, Юрика, не понимая – зачем? Он и сам не знает, зачем, но чувствует, как закипает в нём что-то, рвётся наружу, гонит к морю – там свежо и просторно, там настоящая жизнь, а здесь – духота и тлен, и сидят за столиками ожившие мертвецы.

Скрипнула галька под ногами – вышел Юрик на пустынный пляж. Прислушался к вечернему шороху волн, к отрывистым крикам чаек. Увидел багровый шар, медленно уходящий за морской горизонт. Поднялся на причал. Прошёл его весь, до острия волнореза, чувствуя зябкую свежесть ветра, треплющего полы его плаща.

Долго всматривался Юрик в бегущие к берегу волны – не мелькнут ли дельфины, не блеснут ли оливковыми боками, выпрыгивая из воды, такие ловкие, такие свободные, живущие в своей стихии, не зная лжи и предательства.

И привиделось ему: вот он снимает плащ, раздевается весь, покрываясь гусиной кожей от холода. Прыгает в воду. В ней сейчас теплее, чем на берегу, и она его всегда любила, с самого раннего детства, выталкивала, когда он заплывал далеко за буйки и ему не хватало сил вернуться.

Вот он ныряет и раз, и два, и видит, наконец, дельфинов – в глубине, у самого дна. Они окружают его танцующим кольцом, куда-то зовут. Он видит, как кожа его меняет цвет, становится оливковой и, почувствовав в себе необычайный прилив сил, взвивается свечой из воды. И снова взвиваясь и падая, замечает бегущих по причалу людей.