Жасминовый дым

– Видишь – оцарапался. В парке скользко, на сучок напоролся.

Не верит. Рана рваная, следы зубов видны. Угадала:

– Собаки покусали?!

– Ну, да-да, собаки, зато и я их чуть было не покусал, – признался Олег, сотрясаясь от конвульсивного смеха. – Как я их гнал! Как они меня испугались!

В ванной стекала с ноги розовая вода.

– Нет, не глубокая рана, – сказала Аля, – но уколы придётся сделать. От столбняка и от бешенства, на всякий случай, «скорую» надо вызвать.

– С твоим знакомым водителем? – снова дёргаясь в приступе смеха, сказал Олег. – Только напомни ему, чтоб букет гвоздик не забыл прихватить.

– Каких гвоздик? – не поняла Аля, обожгла рану йодом, стала забинтовывать. – Без этих уколов нельзя, могут быть осложнения.

– Никаких теперь осложнений! – продолжая громко смеяться, говорил ей Олег. – Заживёт как на собаке! Я ведь теперь собака! Умею лаять и кусаться, кого хочешь загрызу! Не веришь?

– И всё-таки давай «скорую» вызовем. А то у меня предчувствие нехорошее.

Странная настойчивость. Что Алевтина задумала? Почему, затягивая бинт, так пристально всматривается снизу в его лицо, стоя на коленях возле него, сидящего на диване? Да что бы ни задумала, он не боится. У него теперь другая жизнь.

– Значит, хочешь вызвать? – сказал Олег, усмехаясь. – Ну, давай, звони!

Его томило нетерпеливое предчувствие того, что уже пережил в парке. Аля, не вставая с колен, потянулась к журнальному столику за мобильником, и Олег тут же, приблизив к ней лицо, оскалился в дикой гримасе. И задрожал, услышав внутри себя нарастающее радостно рокочущее рычание. Вот оно рванулось наружу утробным лаем – с зубовным лязгом, с брызнувшей слюной.

Отшатнулась Аля, упав на пол. Упал на четвереньки и Олег. Ах, как ловко, как легко ему прыгать вокруг неё! Как смешно видеть её испуг! Вскочила. Перебирает босыми ногами возле оскаленного его лица. Кричит:

– Хватит! Ну, хватит же! Что за шутки!

Ах, так? Она думает, что он шутит? Не-ет, шутки кончились. У него теперь всё всерьёз! Прыгнул, прижав рукой её ногу к полу. Вцепился зубами в щиколотку, в то самое место, куда его самого вожак куснул. Потому что теперь он, Олег, вожак – одинокий вожак несуществующей стаи.

Закричала Аля. Больно? Не-ет, это ему в его прошлой жизни было больно. И та боль, наконец, кончилась. Освободился от неё, сбросил её гнетущую тяжесть. Теперь ему легко и просто гоняться за Алей по комнате на четвереньках, с лаем и визгом, опрокидывать журнальный столик, разбрасывать по полу газеты и книжки.

Ну, зачем так кричать? Нет, не надо на диван, я ведь тоже туда прыгну. И снова укушу. Куда же ты? Зачем в коридор? И ключи вырвала из замочной скважины. Захлопнула с той стороны. Заперла.

А, вот оно что! Это ловушка. Неспроста она так пристально смотрела на него. Заранее всё продумала. Хочет загнать его в прошлую жизнь? Не выйдет!

Колотил в дверь кулаком, кричал:

– Открой немедленно!

Слышал там, на лестничной площадке, топот ног, голоса людей. Вот её голос. Что-то кричит кому-то. Куда-то звонит? Хочет сдать его? Он так и знал, что она его сдаст. Она давно это задумала. Значит, надо её обмануть, выйти отсюда хитростью.

– Аля, открой! Я пошутил! Выпусти меня, Аля!

Не выпускает.

Ах, так? Ну, и я так. Стулом в дверь. В коридорное трюмо. В кухонный посудный шкаф. Какой замечательный звон! Как его сладко слышать! Такое чувство радости он ещё не испытывал. Вот она, свобода! Хочется петь: «Эй, вы там, наверху!..» Хочется рычать и кричать на весь дом, на всю улицу, на весь соседний парк, где сидит загнанная им в кусты трусливая собачья стая.

Звук подъехавшей машины за окном. Топот ног в подъезде. Кто-то сопит за дверью. Вот скрежетнул в скважине ключ. А-а, выпускаете? Холодом пахнуло в лицо. Какие-то люди – толпой. Валят его на пол, заламывая руки. Вяжут ноги. Кто они? Откуда? Оперативники? Сёмин прислал? Значит, Аля и Сёмин заодно? Сговорились? Предали его?! Кутают во что-то, кладут на носилки.

Мелькает рядом знакомое лицо. Да это же Аля!

– Не сдавай меня, Аля! Я пошутил!

– Ты заболел, – слышит он. – Тебя вылечат!.. Я люблю тебя… Я к тебе приду…

Привязывают. Выносят. На лестничной площадке – толпа. Несут по ступенькам – вниз. Сдаёт его Аля. А может, не Аля? Ну да, конечно, это Елена Ивановна – в ворсистом халатике Али! Лицо другое, а взгляд её. Такой же, как там, в суде, из клетки. Нет, это не Елена Ивановна, нет! Это его мать у ограды детского дома смотрит на него пристально. Это она сейчас снова сдаёт его, чтобы потом мучиться.

Вышли из подъезда – к распахнутым дверцам автомобиля. Топчутся. Чем-то гремят. Холодно. А-а, вон в чём дело – жёлтый круг луны за путаницей голых веток вынырнул из облачной мути, обжёг лицо. Будто лизнул. Здравствуй, лунный пёс! Здравствуй, брат! Я теперь с тобой навсегда. Будем вместе бороздить небо. А эти людишки останутся внизу. Они не понимают, что я стал свободным. Мне смешно видеть, как они все возле меня топчутся. Очень смешно. Смех просто разрывает меня. Эй, вы там, вы слышите, как я смеюсь?