Жатва Дракона

Внук кайзера сидел рядом, аккомпанируя оратору, как барабанщик, акцентирующий ритмы саксофона, кивая и улыбаясь, одобряя каждое предложение и время от времени восклицая – "Хорошо!". Или – "Именно так!" Или что-то в этом роде. Квадратт знал, сколько стоят речи, напечатанные правительственной типографией. И он объяснил, что спасение Америки зависит от того, смогут ли золотые слова конгрессмена попасть в руки достаточного количества избирателей. Когда мисс ван Зандт подписала чек на пять тысяч долларов, немецкий американец казался таким же счастливым, как если бы чек предназначался ему лично, а не Комитету с таким длинным именем, которое секретарь с трудом смогла уместить на чеке.

Квадратт получил "свой" всего на несколько дней раньше, об этом он прошептал Ланни. Он уже упомянул, как он заплатил деньги секретарю Фиша в Вашингтоне, человеку по имени Хилл, чтобы рассылать нацистскую литературу под именем Фиша, что освобождало почтовые отправления от оплаты. Ланни отразил этот факт в отчете Ф.Д.Р., предполагая, что этот факт может подпадать под недавний закон, обязывающий иностранных агентов регистрировать свою деятельность в Государственном департаменте. Ланни добавил: "Большое жюри должно попытаться выяснить, знает ли Фиш об этом. Но он не рискнул спросить об этом самого Фиша!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.

Танцуйте же!

⁶⁸

I

ЗОЛТАН был в Балтиморе и приводил в окончательный порядок детали выставки Дэтаза. За день до открытия Ланни приехал туда и поселился в отеле Бельведер. В самый большой и самый фешенебельный, хотя находящиеся там в избытке позолоченные резные орнаменты уже потускнели и покрылись пятнами. Но на это никто не обращал внимания, и балтиморцы проводили там все свои шикарные балы, в том числе для дебютанток, и были к отелю сентиментальны.

Ланни решил, что вряд ли будет пристойно беспокоить Холденхерстов в день дебюта. Но когда он позвонил, Реверди настоял на том, чтобы он, по крайней мере, пришел обедать. Все они должны были питаться, а еще один прибор не имел бы значения. На самом деле большинство из них были слишком взволнованы, чтобы есть, потому что у них была только одна дочь, а у ней был только один дебют.

Ланни пришел и обнаружил, что дом превратился в цветник. После обеда они все ушли приводить себя в порядок, и как раз перед тем, как они спустились вниз, отец проводил Ланни к будуар соей жены, где Лизбет стояла посреди комнаты, в белом тюлевом платье с слегка заметными крошечными серебряными блестками. Они так переливались, что дизайнерское искусство превратило их в облачный туман.

Как будто Реверди сказал: "Вы когда-нибудь видели что-нибудь прекраснее?" И Ланни в его сердце должен был признать, что он редко такое видел. Но вслух он сказал: "Лизбет, вы самая прелестная!" И она покраснела и задрожала, так что чуть не опустилась на колени.

Для нее это было важным событием, почти таким же важным, как свадьба, и на самом деле первым шагом к свадьбе. Это была влиятельная семья, выпускающая свое самое ценное сокровище и говорившая своему миру и всему Балтимору через его газету: "Вот она, 'закончена'. Она созрела и готова. Приходите посмотреть на нее и составьте о ней впечатление".

Подходящие поклонники придут не только из этого города, но и из других. Они будут осматривать дом и обслуживание, пробовать еду и вина. Они будут осматривать дебютантку, её дорогое изысканное платье из Нью-Йорка, ее правильную прическу, ее макияж, ее скромные драгоценности. Они протанцуют с ней один или два тура и услышат несколько разумных слов, сказанных ее мягким изысканным голосом. Они решат, что все так, как должно быть, и если они думают, что у них есть какая-то надежда, то они будут искать дальнейшие возможности.

В этой большой толпе, почти сокрушительной, ничто не мешало Ланни Бэдду. У него была минутка или две для танца с дебютанткой, и он не стал забывать о матери и других женщинах этого дома. Он узнал от Золтана, которого пригласили на приём, что все было готово на следующий день, и он нашёл случай, чтобы поблагодарить Реверди и банкира за их любезность в этом вопросе. Позже его втянут в курительную комнату джентльмены, которые хотели спросить его, что будет дальше в Европе, и могли ли Великобритания и Франция направить помощь Польше и почему они пообещали, если они знали, что не могут ничего отправить?

Кроме того, были дамы, в основном матроны, которые хотели знать о французском живописце, о котором они столько читали в газетах в последнее время. Они не знали, что весь прошлый месяц над этим работал опытный рекламист, но Ланни об этом им не сказал. Он произнес милую лекцию, одну из сотни, которую он мог бы произнести и во сне, и, возможно, делал это. Он указал на два примера, которые Реверди повесил в своей гостиной, и которые будут сняты на следующее утро и доставлены в салон, отмеченные визиткой их владельца.