Жатва Дракона

Катились громадные танки, самоходные орудия и полугусеничные вездеходы, над головой гудели их самолеты. Ревели оркестры, и все немецкие сердца переполнялись славой, видя огромные флаги со свастикой, реющие над Триумфальной аркой, Палатой депутатов, Эйфелевой башней и золотым куполом Дома Инвалидов. Не говоря уже об отеле Крийон, до сих пор бывшим клубом для американцев, у которых были деньги!

Ланни предпочел провести этот прекрасный день в саду, где провёл так много счастливых часов с Мари де Брюин. Абрикосовые деревья, тщательно ухоженные и росшие против южной стены, были усыпаны полуспелыми фруктами. Розы были в цвету, а пчелы гудели. Внуки Мари не знали ничего о старых печалях. Это было благословенное обновление природы. Когда Ланни уставал от игры, он мог пойти слушать радио и услышать предложение Уинстона Черчилля о полном союзе британских и французских народов и правительств. Это предложение пришло довольно поздно, а для пожилого французского капиталиста это казалось вершиной безумия. – "Если нам нужно объединяться с какой-то нацией, почему бы этой нацией не быть немецкой? Они уже здесь, и нам не нужно сражаться в кровопролитной войне и уничтожать наши города и дома, чтобы завершить объединение".

VII

Ланни вернулся в Париж, в этот странный, полупустынный город с комендантским часом в девять часов и затемнением от заката. Большая часть магазинов была закрыта железными ставнями, и на улицах практически не было транспорта, кроме военного. Трудно себе представить, но сейчас можно гуляющим шагом пересечь Пляс дёль Опера без опасности попасть под машину! Дорожная полиция исчезла, Кафе дё ля Пэ было закрыто, а перед зданием оперного театра лежали мешки с песком. Сейчас в киосках были только две газеты, обе смиренно подневольные. Одна, Le Matin, а другая, как ни странно, La Victoire! Пройдёт не много дней, прежде чем нацисты оживят другие со старыми названиями, но с новым содержанием. Они уже захватили радиостанции и поставили громкоговорители на площадях, чтобы рассказать французам, что они будут думать в течение следующих тысяч лет.

Правительство подверглось бомбардировке в Туре, и теперь его бомбили и в Бордо. Ланни мог представить себе сцены. Безумные дебаты, смена кабинета, бесполезное голосование, и Элен де Портес, сидящую на столе премьера, кричащую на политиков и чиновников, которые осмелились спорить с ней. Ланни искал возможность, как добраться до Бордо. Ему казалось, что он должен выяснить, каково будет решение. Сдаться или продолжить борьбу из Африки. Прежде чем он смог найти эту возможность, он остановился в толпе, чтобы послушать громкоговоритель на углу улицы, и услышал дрожащий голос маршала Петена, говорящий любимым детям, что благополучие la patrie требует от него просить перемирия у немцев.

Не могло быть никаких сомнений в том, что это был его голос, а агент президента сразу в это поверил. Но для людей вокруг него это была молния, ошеломляющая и парализующая. Они предполагали, что grande armée отступила, как это делают армии, чтобы сражаться с лучшей позиции. Они поняли, что Париж должен быть оставлен, чтобы спасти его от разрушения. Но сдаться, отдать всю Францию бошам, бросить Британию и отказаться от обещанной помощи от Америки? C'était la honte, la trahison! Некоторые стояли со слезами, бегущими по щекам.

Ланни вспомнил, как он говорил Курту, что французское тело было отделено от головы, и тело было парализовано. Он вставил то, что узнал от Курта и Дени, в отчёт и отправил его в посольство, которое все еще функционировало. Глава нацистов смертельно ненавидел Билла Буллита, но он остался на месте, и они относились к нему с осторожной формальностью. На этом этапе они не хотели ссориться с Америкой.

Они тоже были формальны с Парижем, потому что не хотели там проблем. Перемирие было почти невероятно для них, как и для французов. У войск были строгие приказы быть вежливыми со всеми. Когда они были вне службы, они бродили, глядя на достопримечательности, точно так же, как туристы. Как ни странно, все они, казалось, были фотолюбителями, и хотели отправить домой фотографии Эйфелевой башни, Нотр-Дама и Триумфальной арки. Стоя перед вечным огнем перед могилой Неизвестного солдата, они обнажали свои бритые светлые головы. Если они были офицерами, они отдавали честь, и все это было абсолютным правилом. Когда лавочники узнали, что происходит, железные ставни были убраны, и "Fridolins" ринулись в магазины, а вскоре оттуда хлынул поток шелковых чулок, перчаток и косметики беременным девушкам в Назиленд. "Pregnant Mädchen" может звучать как шутка, но это была нацистская шутка.

VIII