Жатва Дракона

Риббентроп не знал этого. Его глаза высветили бы Ланни, и его мысли были бы такими: "Что, собственно, делает этот чужак среди нас, а может ли он быть источником этой опасной утечки?" У других может тоже возникнуть такая же мысль, и любой из них может взять телефон и позвонить в штаб Гестапо и поговорить с бывшим школьным учителем с чистым лицом и душой демона, шепча: "Вам когда-нибудь приходило в голову посмотреть на этого парня Ланни Бэдда, который может похвастаться тем, что он друг фюрера?" Генрих Гиммлер никогда не ходил на приемы, у него не было времени на такую ерунду. Днем и ночью он был в своем кабинете, устраивая ад своим подчиненным, потому что они не ликвидировали эту утечку. Он будет рыться в своих досье и в своей памяти, пытаясь получить какой-то намек на личность предателя или дурака. И если когда-либо его внимание будет обращено на Ланни Бэдда, то карьере агента президента придёт конец. Даже если у них не будет ничего определенного, они будут следовать за ним всюду, куда бы он ни пошел, вскрывать всю его почту, подвергать перекрёстному допросу его друзей и вообще не позволять ему наслаждаться жизнью в Нацилэнде.

XI

Ланни решил вести совершенно неприметную жизнь в течение следующих нескольких дней. Он вспомнил Эмиля Мейснера, брата Курта, которого обещал навестить. Звук голоса Ланни по телефону затронул глубокие чувства прусского генерала. Он слышал голос не эксперта по искусству средних лет, а маленького американского мальчика, который приехал в качестве гостя к его отцу домой на Рождество, с изумлением глядя на огромный замок со снегом на башнях и любя всех и все немецкое. Ланни Бэдд завоевал сердце матери и отца Эмиля, теперь уже умерших. Он был верным поклонником Курта и его покровителем в течение долгих лет. И эти вещи делали его членом семьи Мейснеров, если он захочет. "Приходите обедать по-семейному", – сказал Эмиль, и Ланни ответил: "Прекрасно!"

Мейснеры никогда не были богатыми людьми. У отца была скромная зарплата управляющего большого имения Штубендорф. Но у Эмиля был прекрасный дом и он жил с размахом, намного превосходящим его зарплату генерала рейхсвера. Он следовал практике прусской касты офицеров и не женился, пока не смог найти дочь богатой буржуазной семьи и побудить родителей невесты дать ей хорошее приданое. Поскольку нельзя получить всё, жена Эмиля была несколько долговязой и костлявой. Но она родила ему полдюжины детей. Мальчики были в военных училищах, готовые идти по стопам отца. Фрау Мейснер, дочь производителя кожаных изделий, прекрасно понимала своё высокое положение и была одета элегантно даже для семейного обеда, сидела прямо как шомпол, следила за каждым движением слуг и редко высказывала своё мнение.

Ланни мог оглянуться назад на то время, когда лейтенанту Эмилю Мейснеру было интересно изложить гегелевскую философию, очень абстрактную и метафизическую, и такую же патриотическую разработку Фихте. Тогда он посещал художественные выставки вместе со своим младшим братом и играл на флейте на семейных рождественских торжествах. Но эти дни были в далеком прошлом. Генерал Эмиль Мейснер был теперь профессиональным военным, поглощенным техническими проблемами самого быстрого и эффективного уничтожения своих собратьев. Как это ни странно, его очень мало интересовали те силы, которые могли привести к войне. "Я оставляю политику политикам", – заметил он, подразумевая достойное и патрицианское презрение к подобным действиям. Задача армейского офицера была проще и элементарнее: быть готовым к войне на тот момент, когда будет отдан приказ, и с этого момента двигаться вперед к победе.

Задача Ланни состояла в том, чтобы узнавать что-то от каждого человека, с которым он встречался. Так теперь он стал сыном производителя самолетов, знакомого с техническими условиями этой отрасли как на английском, так и на немецком языках. Эмиль воодушевился, поскольку его специальностью было координация авиации с деятельностью пехоты и артиллерии. Он и его коллеги развлекались, ставя перед собой такие задачи. Этот высокий, длиннолицый, торжественный и туго застегнутый офицер достал схемы и диаграммы и вел себя, как ребенок с своим первым набором оловянных солдатиков.