Жатва Дракона

Гитлер сидел и смотрел в пылающий камин. Это замечание пришлось именно по его вкусу, как знал Ланни. "Один из величайших умов", – проговорил задумчиво фюрер. – "Очень жаль, что он не был немцем и не имел справедливой возможности испытать свои политические идеи".

В течение девяти лет Ланни пристально изучал фюрера немцев. Он понял, что судьба всех диктаторов слушать лесть и становиться более восприимчивым к ней. Немногие осмеливаются сказать "нет" в их присутствии, и им всё меньше хочется слышать это самонадеянное слово. Точно так же, как Ланни наблюдал при каждом посещении, как щеки Ади становятся немного круглее, и его луковичный нос немного худеет, он наблюдал растущую удовлетворенность великого человека самим собой. И как могло быть иначе? Когда все в его стране считают его творцом чудес, почему он должен быть тем, кто не верит им?

Ланни считал, что можно с уверенностью сказать: "Наполеон начал свою карьеру полтора столетия назад, герр рейхсканцлер, и человечество многому научилось за это время. Я действительно верю, что для второго 'маленького капрала' будет возможно достичь того, о чем мечтал первый, то есть объединения Европы".

Второй маленький капрал воспринял это так же, как и ожидал Ланни, то есть, как само собой разумеющееся. – "Вы, герр Бэдд, можете видеть мою карьеру только издали, и, возможно, вы не понимаете, насколько жизнь легче для вас, чем для меня. Для человека больших дел жизнь слишком часто принимает вид ряда вероломств его врагов и глупостей его последователей. Жизнь такого человека подобна шагам ощупью в темноте по неведомой тропе, окруженной ловушками и обрывами".

– Вся жизнь такая, Exzellenz, и великий человек – тот, кто знает свою дорогу и держится за неё. Время от времени вспыхивает молния, которая делает ее ясной для всего мира: Рейнская область, Аншлюс, Мюнхен, и что дальше?

– То, что дальше, оказалось чередой жалких интриг, тщетных действий, оскорблений и унижений, что заставило меня почувствовать, что то, что мир называет моей последней победой, а на самом деле оказалось моим первым поражением. Я принял ваш совет, вы помните, я ждал, действовал осторожно, искал компромиссов, и что я вижу? Мои оппоненты решили, что я слабак, что я не думаю, что я говорю, что меня можно обмануть, и что надо мной можно издеваться. Чехословакия, это гнездо многих видов паразитов, с которыми я, предполагается, должен жить в мире, чтобы они могли гудеть под моей кроватью и находить их, извивающихся у меня в тарелке! Знаете ли вы этих несчастных 'патриотов', с которыми мне приходится иметь дело? Со словацкими, русинскими, закарпато-украинскими и какими ещё политиками, к чьей идиотской болтовне я должен прислушаться и чьи предательские заговоры я должен расстраивать?

"Да, Exzellenz", – смиренно ответил Ланни, – "я читаю вашу прессу, и я слушаю ваше радио".

VI

Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт знал, что он виноват в глазах Ади, и он принял положение школьника рядом с учителем с поднятой линейкой. Он был готов к тому, что сейчас получит удар по пальцам. Но в критический момент его спасло одно из тех совпадений, которые заставляют людей размышлять о возможности экстрасенсорного восприятия. Дальняя входная дверь открылась, и в комнату вошел благопристойный, одетый в черное секретарь, очень робко, как будто не был уверен, что его примут, и был готов испариться, как минимум, при первом намеке на враждебность. Фюрер обернулся и посмотрел, затем стал ждать. Так поощряемый человек быстро подошёл, почти пробежал через большую комнату.

В руке он держал полоску бумаги, которая, по-видимому, была лентой от телетайпа. Ни слова не говоря, он положил ее в протянутую руку фюрера, и великий человек взглянул на нее. Если бы его кресло было подключено к электричеству, которое внезапно включилось, таков был эффект. "Teufelsdreck!" – вскричал он и подскочил один раз, а затем второй сильный удар поднял его на ноги. Затем последовал поток слов, которые не могли быть напечатаны ни в одной немецкой книге. Поток был прерван одним взглядом на секретаря и словом – "R-r-r­ raus!" Человек убежал даже быстрее, чем вошел, и Гитлер сделал полдюжины шагов по комнате, яростно выругался, затем повернулся и подошел к своему гостю, протягивая клочок бумаги: "Sehen Sie, Herr Budd-die gottverdammten Schurken!"