Жажда

– А это еще одно твое качество, – сказала она. – Ты можешь отключить все чувства, когда того требует ситуация. Это причинит тебе вред, но ты справишься.

– Чтобы умер, да? Тогда покажется неоспоримым, что он принял неверное решение, а мое было правильным. И тогда у него нельзя будет взять интервью, и это дело скоро забудется.

Он почувствовал ее руку на пряжке своего ремня одновременно с тем, как она прошептала прямо ему в ухо:

– Ты хотел бы, чтобы в следующем сообщении на твоем телефоне говорилось, что твой лучший друг умер?

Там была собака. Далеко во фьорде. Куда, черт возьми, она направляется?

Следующая мысль пришла машинально.

Это была новая мысль. Мысль, которая, вообще-то, раньше ни разу за сорок лет жизни не приходила в голову начальнику полиции и будущему министру юстиции Микаэлю Бельману.

Куда мы, в сущности, направляемся?

В одном ухе у Харри раздавался высокочастотный свист, глаз заливала его собственная кровь, а удары так и сыпались. Он больше не ощущал боли, только то, что в салоне становится холоднее, а мрак – плотнее.

Но он не ослаблял хватки. Он столько раз ослаблял ее раньше. Уступал боли, страху или желанию умереть. Уступал и примитивному эгоистичному инстинкту выживания, который брал верх над стремлением к безболезненному ничто, ко сну, ко мраку. Инстинкту, благодаря которому он находился здесь. Все еще здесь. И на этот раз он не ослабит хватки.

Мышцы челюстей напряглись так, что дрожало все тело. А удары все не прекращались. Но он не ослаблял хватки. Давление в семьдесят килограммов. Если бы ему удалось захватить все горло, он смог бы остановить кровоснабжение мозга, и Смит довольно быстро потерял бы сознание. Просто перекрыть доступ воздуха, и все будет кончено через несколько минут. Очередной удар в висок. Харри почувствовал, что его собственное сознание помутилось. Нет! Он дернулся на сиденье и крепче сжал челюсти. Держаться, держаться. Лев. Водяной буйвол. Харри дышал через нос и считал. Сто. Удары продолжались; но разве не стали промежутки между ними длиннее и разве сила их не уменьшилась совсем немного? Пальцы Смита легли на лицо Харри, он пытался оторвать его от себя. Сдался, отпустил. Неужели мозгу Смита наконец-то не хватает кислорода и он перестает работать? Харри почувствовал облегчение, проглотил еще немного крови Смита, и в тот же момент ему явилась мысль. Пророчество Валентина.

«Ты ждал своей очереди стать вампиром. И однажды ты напьешься». Возможно, из-за этой мысли Харри немного потерял концентрацию и тут же почувствовал, как под его подошвой задвигался револьвер. Он сообразил, что нечаянно ослабил хватку и что Смит перестал бить его, чтобы достать оружие. И ему это удалось.

Катрина остановилась в дверях актового зала.

В помещении было пусто, только в первом ряду сидели, обнявшись, две женщины.

Она рассматривала их. Странная парочка. Ракель и Улла. Супруги двух заклятых врагов. Правда ли, что женщинам легче найти утешение друг у друга, чем мужчинам? Катрина не знала. Так называемое сестринство никогда ее не интересовало.

Она подошла к ним. Плечи Уллы Бельман дрожали, но плакала она беззвучно.

Ракель посмотрела на Катрину вопросительным взглядом.

– Мы ничего не слышали, – сказала Катрина.

– Хорошо, – ответила Ракель. – Но он справится.

Катрине показалось, что это ее реплика, а не Ракели. Ракель Фёуке. Темноволосая, сильная, с мягкими карими глазами. Катрина всегда испытывала к ней ревность. Не потому, что хотела жить такой же жизнью, как она, или быть женщиной Харри. Возможно, Харри мог свести женщину с ума и сделать счастливой на некоторое время, но в долгосрочной перспективе он нес горе, отчаяние, разрушение. В долгосрочной перспективе нужен кто-то вроде Бьёрна Хольма. И все же она завидовала Ракели Фёуке. Она завидовала ей, потому что Ракель была женщиной, которую хотел Харри Холе.

– Прошу прощения… – В зал вошел Столе Эуне. – Я нашел комнату, где мы сможем немного побеседовать.

Улла Бельман, шмыгнув носом, кивнула, поднялась и направилась вслед за Эуне.

– Кризисная психиатрия? – спросила Катрина.

– Да, – ответила Ракель. – Самое странное – то, что она действует.

– Правда?

– Я была там. Как ты?

– Как я?

– Да. Столько ответственности. И ты беременна. И ты близкий друг Харри.

Катрина провела рукой по животу. И ее поразила удивительная мысль, во всяком случае мысль, которая никогда раньше не приходила ей в голову: как близко друг к другу находятся рождение и смерть. Как будто одно предвещает другое, как будто неумолимая пляска существования требует жертвы для того, чтобы подарить миру новую жизнь.

– А вы знаете, кто у вас будет, мальчик или девочка?

Катрина покачала головой.

– Имя?

– Бьёрн предлагает – Хэнк, – сказала Катрина. – Или Хэнк Уильямс.

– Ну разумеется. Значит, он думает, что будет мальчик?

– Вне зависимости от пола.

Они рассмеялись. И это не казалось абсурдным. Они смеялись и разговаривали о предстоящих в ближайшем будущем событиях, а не о предстоящей в ближайшем будущем смерти. Потому что жизнь – это чудо, а смерть – обыденность.