Жажда

Арсений Булыкин оказался приземистым коренастым человеком с абсолютно лысым черепом, крупными чертами лица, изрезанного мелкими морщинами, и кустистыми бровями, нависавшими над глубоко посаженными серыми внимательными глазами. Он хмуро поглядел на своего родственника и нехотя предложил нам зайти в дом.

– У меня к вам только одна просьба. Надеюсь, что вы не сочтете затруднительным ее исполнить, – проговорил я, когда мы расположились в тесной комнате.

Булыкин склонил голову в знак того, что слушает меня.

– Не могли бы вы снять рубашку, чтобы я мог рассмотреть ваши татуировки?

– Зачем? – поинтересовался бывший матрос, глядя мне в глаза.

Он не был обеспокоен – только удивлен.

– Это формальность. Мы проверяем всех жителей Кленовой рощи, имеющих наколки.

– Что ж, если вам угодно, – сказал Булыкин, взялся за подол рубашки и стащил ее через голову.

– Повернитесь, пожалуйста.

Ничего, напоминающего кресты, на его теле не было. На спине – большой парусник с надписью по борту «В добрый путь!», якорь на плече и спасательный круг чуть выше запястья.

– Благодарю, одевайтесь, – сказал я, закончив осмотр. – Можете не беспокоиться, мы вас больше не потревожим.

Булыкин пожал плечами и заявил:

– Чудная у вас работа, ваше благородие.

– Уж какая есть.

Я вышел на улицу, вновь развернул клочок бумаги и прочитал адрес Никифора Москвина. Чтобы не затягивать повествование, скажу сразу, что ни у него, ни у бывшего каторжника Лучкова татуировок, похожих на кресты, не оказалось. Оба были удивлены моей просьбой и испытали явное облегчение, когда я убрался.

В последнюю очередь мы отправились к Федору Рябову, чей дом находился на окраине, неподалеку от небольшого парка, засаженного чахлыми березками и кустами шиповника. Вдоль невысокой ограды лежали оранжевые сморщенные плоды, осыпавшиеся раньше времени. Они наводили меня на мысли о смоковнице, не пожелавшей утолить голод Иисуса.

Дом Рябова представлял собой двухэтажное здание с покатой коричневой крышей. Возле крыльца были выставлены кадки с какими-то растениями, изрядно пожелтевшими. Да оно и неудивительно, поскольку земля была совершенно сухой.

Полицейский постучал в дверь. Никакой реакции. Тогда он приник к небольшому окошку и заслонился от солнечного света ладонями в надежде разглядеть, что происходит в доме.

– Он здесь, ваше благородие!

В ту же секунду, как гром среди ясного неба, шарахнул выстрел. Мы со вторым полицейским вздрогнули от неожиданности и, разумеется, не успели пригнуться.

Городовой, заглянувший в окно и увидевший Рябова, схватился за шею и с тихим стоном повалился на спину. Сквозь его пальцы потекла кровь. Я выхватил из кармана платок, подбежал к раненому и попытался оказать ему первую помощь. Однако бедняга, видимо, не понимал, что делает, отталкивал меня. Поэтому прижать платок к ране и остановить кровотечение оказалось не так-то просто.

Тем временем его товарищ вытащил револьвер, взвел курок, дважды выстрелил через дверь, а затем выпустил пулю в замок и ударом ноги выбил его из пазов.

Я оставил раненого, тоже достал оружие и присоединился к полицейскому. Вместе мы ворвались в дом, но в прихожей не обнаружили никого, кроме забившейся за вешалку черной кошки.

Городничий, матерясь, заметался по комнатам.

Вдруг послышался звон разбитого стекла, и мы бросились на звук.

Оказалось, Рябов высадил окно и удирал, перепрыгивая через грядки. Мы увидели его, когда он был у самой ограды. Полицейский прицелился и выстрелил два раза подряд. Я тоже спустил курок, но без особой надежды попасть – цель была уже далековато.

Рябов легко подпрыгнул, ухватился за верхний край забора, подтянулся на руках. Полицейский громко выругался, высунулся из окна, вскинул оружие и выпустил последнюю пулю. Рябов обмяк и сполз на землю. Мы торжествующе вскрикнули, перелезли через подоконник и побежали к забору. Я на всякий случай держал револьвер наготове.

Однако, как выяснилось минуту спустя, в этом не было необходимости. Пуля пробила Рябову левую лопатку. Кровь выплескивалась на землю резкими толчками.

Я послал городового позаботиться о раненом товарище и вызвать врача, жалея о том, что ему не удастся застать Мериме, следящего за отцом Василием, и придется удовольствоваться местным эскулапом.

Когда полицейский скрылся за домом, я перевернул Рябова на спину, расстегнул одну за другой пуговицы его рубашки и снял ее. Сперва я осмотрел грудь убитого, потом перевернул его на живот и на спине обнаружил татуировку, изображавшую распятого Христа. Рисунок был крупным – примерно семь на пять дюймов. Вероятно, он мог быть отчетливо виден даже на довольно большом расстоянии. И все же крест тут был только один.

На кровь начали слетаться мухи. Я сходил в дом за одеялом и накрыл им тело.

Прошел час или около того. Доктор Фаэтонов осмотрел труп и заполнил заключение о смерти.

Потом ко мне подошел Армилов.

– Ну и дела, – сказал он, снял фуражку и вытер лоб. – Кто мог ожидать от этого мужика такой прыти? Вы в столице, наверное, привыкли к перестрелкам, но у нас тут до сих пор было тихо.

– Что вам известно об этом человеке?