Жажда

– Люди бывают чудовищами. Сами они таковы или же таковы их дела – не имеет значения. Результат один и тот же.

Генри пожимает плечами, словно это его нисколько не беспокоит. Он действительно такой беззаботный или же имитирует беззаботность ради моего спокойствия, я не знаю.

– Иногда, чтобы выжить, приходится стать чудовищем, – говорит он.

Я отрицательно качаю головой, чувствуя, как она болит при малейшем движении.

– Я не могла бы им стать, – говорю я. – Ни при каких обстоятельствах.

Ничего не говоря на это, Генри протягивает ладонь и, поймав очередную «снежинку», некоторое время изучает ее.

– Я хочу извиниться, – говорит он наконец, – что не сказал тебе правду по поводу того, что это – не моя куртка и что я не тот, чье имя на ней написано. Просто все происходило так быстро, и время было неподходящее.

Редко кто извиняется без этого «просто». Хотя, по крайней мере, он пытается. Поэтому я решаю снять Генри с крючка. Конечно, с моей стороны глупость – доверять ему, но все-таки я решаюсь на это.

– Я понимаю. Обычные формальности утекли вместе с последней водой, – говорю я. – Редко кто ведет себя, как обычно.

Генри улыбается.

– Ты легко прощаешь, – говорит он, и его улыбка кажется вполне искренней, а потому я отвожу взгляд. Интересно, можно ли увидеть краску на лице в лунном свете, затененном хлопьями падающего пепла?

– Да не совсем так, – отвечаю я. – Просто не люблю долго ворчать.

Что, в общем-то, неправда. Как раз наоборот – поворчать я люблю. Но сейчас это будет лишь неоправданной тратой сил.

– Нет, ты именно способна прощать, – настаивает Генри. – Ты разрешила мне поехать с вами, несмотря на то, что я забрал у твоего дяди его грузовик. И, похоже, ты прощаешь Жаки за то… просто за то, что она – Жаки. И Келтона ты простила за то, что он шпионил за тобой.

Здесь я и попадаюсь.

– Что? – спрашиваю я.

– Как что? Ты же знаешь, что он следил за тобой с помощью своего дрона.

Но я ничего об этом не знаю. Ни малейшего представления о том, о чем говорит Генри.

У меня начинает сосать под ложечкой.

– Кто тебе об этом сказал? – спрашиваю я.

– Гарретт мог обронить мимоходом. Но только прошу: не наказывай его. Я использовал это только в качестве доказательства твоей склонности прощать людей.

Он улыбается.

– Я ведь действительно был на диспутах капитаном команды, ты же знаешь.

Но сейчас я не намерена никого прощать. Я чувствую себя последней идиоткой. Оскорбленной идиоткой. Лицо мое, вероятно, горит так, что это видно и в темноте, потому что Генри произносит:

– Подожди. Так ты что, не знала?

Но почему это я должна чувствовать себя неловко? Это же Келтон виноват, урод! И, не успев отдать себе отчет в том, что делаю, оттолкнув Генри, я бросаюсь к хетчбэку, где спит Келтон. Грохочу в дверь кулаком, потом ногой, пока он не поднимает свою гнусную рыжую башку и не открывает дверь.

– Что? В чем дело? Что происходит?

– Надеюсь, ты получил удовольствие, Келтон? – рычу я. – Это было забавно, так? Ты увидел все, что хотел, верно?

Я понимаю – сегодня, когда все летит кувырком, это – вопрос отнюдь не первой важности. Но я ничего не могу с собой поделать. Ярость поглотила меня.

– Что? О чем ты говоришь? – бормочет Келтон.

– Ты шпионил за мной со своим вонючим дроном или нет? – спрашиваю я.

Келтон медлит с ответом. А мне больше ничего и не надо. Я толкаю его спиной на машину.

– Ты вонючий урод. Вшивая поганка! – ору я.

– Алисса! Это было в восьмом классе!

– Нет срока давности для вонючего отстоя!

– Это было всего один раз!

– Неважно, сколько это было раз. Важно то, что ты сделал это!

– Алисса!

– Забудь мое имя! – не унимаюсь я. – Даже не думай о нем!

Я убегаю, потому что если бы я осталась, меня было бы не унять, и мы разбудили бы всех людей, спящих поблизости, и они прибежали бы, и эта история приобрела бы статус события федерального значения, какового она не заслуживает. В моем сознании идет битва.

Одна часть меня хотела бы отключиться от этой истории и, может быть, вернуться к ней, когда закончится кризис. Брат Келтона мертв. Будет еще немало опасностей, с которыми нам придется столкнуться лицом к лицу.

Но во мне есть и другая часть, которую нельзя ни заставить замолчать, ни проигнорировать. Моя нормальная часть, которая не позволит закрыть глаза на то, что сделал Келтон, только на том основании, что нынче есть дела и поважнее. Неважно, что происходит вокруг нас, я имею право на то, что я чувствую!

Я возвращаюсь к своей машине. Я хочу пить, и я просто вне себя от ярости. А может быть, стоило все-таки остаться наедине со своими кошмарами? Это лучше, чем то, о чем сказал Генри.

И он, легок на помине, – появился в моем окне.

– Алисса! Прости, я не хотел тебя расстраивать…

– Как раз и расстроил! – отзываюсь я резко.

И сразу же чувствую, как мне стыдно. И говорю более мягко:

– Я знаю, нечестно ругать того, кто приносит плохие вести, и все-таки этого непросто избежать.

– Я понимаю, – говорит Генри и кладет руку на дверную ручку. – Можно мне войти?

Несколько мгновений я размышляю. Нет, теперь лучше отставить все, что касается человеческих отношений, и на время забыть про них.