Жажда

Крестьяне, еще не получившие надела, ни на шаг не отставали от землемера и торопили его, словно боялись, что на их долю не хватит земли. Как только землемер выделял очередной участок, его новый владелец поспешно вбивал колышки и созывал соседей, спеша поделиться с ними радостью. Потом принимался по-хозяйски осматривать первые борозды и на чем свет ругал барона за то, что тот запустил землю.

В стороне, у дороги, стоял Теодореску и прибывший из уездного комитета молодой человек в очках, который все время что-то записывал в блокнот. Перед началом раздела он хотел выступить с речью, но после первых же слов люди стали топтаться на месте, шуметь от нетерпения. Кулькуша, набравшись храбрости, вышел вперед со шляпой в руке и попросил «господина-товарища сделать милость и сказать речь после того, как закончится раздел. Мужики с утра не ели и боятся, что не успеют получить землю до темноты». Молодой человек засмеялся, махнул рукой землемеру, и тот начал нарезать землю с помощью Васалие Миллиону, Бикашу, а вначале и Джеордже. Моцы робко смешались с остальными. Их жены толпились молчаливой стайкой вдалеке на краю поля.

— Аврам, а ты знаешь, кто тебе дал землю? — неожиданно спросил Митру, — вспомнив, как вчера вечером на заседании Теодореску говорил, что все коммунисты должны толковать с людьми, разъяснять непонятное и привлекать их в партию.

— Знаю, — ответил горец. — Всемилостивый бог…

— Какой бог? Что ты мелешь? Коммунистическая партия, понял?

— Говорят вроде так. А кто партию вразумил? Разве не господь? Он ведь…

— Румынская коммунистическая партия, — продолжал Митру, словно не слыша слов Янку. — Партия сделает нам еще много добра, потому что это партия бедняков и борцов за свободу. Ты, Аврам, послушайся моего совета и вступай в партию.

— Хорошо, — не задумываясь, ответил собеседник. — Вот только неграмотный я…

— Научишься…

— Что-то не верится, — с сомнением проговорил моц и, постучав себя пальцем по лбу, добавил: — не лезет сюда ничего.

— Это тебе только кажется. Полезет…

— Может, и так. Но только как же я запишусь, коли писать не умею.

— Палец приложи! — крикнул выведенный из себя Митру.

— А можно так?

— Можно.

— Тогда приложу. А ты и в партии председатель?

— Не я. Завтра придешь в Лунку. А пока поговори со своими, разъясни им, как я тебе.

— А что им сказать?

— То же, что я тебе говорил. Коммунистическая партия дала землю беднякам и фронтовикам. Скажи, что господской власти приходит конец.

— Может, и приходит… но землю все-таки нам дал бог…

— Ладно, пусть будет по-твоему. Но у бога своей партии нет, поэтому ты должен записаться к нам.

— А в церковь ходить дозволено?

— Дозволено.

— Вот это очень хорошо. Может быть, партия построит церковь и у нас в поселке, а то хоронят нас, как цыган, без попа.

— Ну ладно, дружище. Потом поговорим. Там посмотрим…

Аврам Янку наконец сообразил, что Митру хочет отделаться от него, и неохотно поднялся с земли.

— Доброго здоровья, — попрощался он, затянувшись в последний раз. — И ты будь здорова, — обратился он к Флорице, и, широко ступая, словно стремясь отмерить шагом как можно больше земли, он пошел к своему наделу.

Когда моц ушел, Митру, не вставая с земли, повернулся к Флорице.

— Поди сюда, дорогая, — пробормотал он. Флорица подошла с сыном за руку. — Садитесь, — тихо сказал Митру. — Садитесь рядом.

Они долго сидели молча, пока Фэникэ не надоело и он заявил, что пойдет играть.

— Там на опушке ребята собирают грибы, — объяснил он отцу.

— Иди, — согласился Митру. — Можешь идти.

Фэникэ убежал, а Митру обратился к жене:

— Больно уж ты в отрепье ходишь, Флорица… Не нравится мне это…

— Оставь. Не время сейчас…

— Не оставлю. Грустно мне стало…

— Устал, видно…

— Не устал. Глигора и Арделяну вспомнил. Бедняги. Сердце сжимается, как подумаешь… Только бы попался мне в руки Пику…

— Успокойся… Больно ты злой стал, Митру…

— Так надо, Флорица… Так надо…

Они снова замолчали, рука Митру продолжала лежать на худом плече Флорицы.

Но их отдых продолжался недолго. Неуклюже шагая через борозды, приближался Кордиш.

— Приветствую вас. Здорово, Митру! — кричал он, размахивая руками. — От всей души поздравляю. Сегодня великий день для нашего села, хорошо, что привелось дожить.

Митру проворчал что-то себе под нос, не поднимаясь и даже не посмотрев на учителя.

— Я вступил в «Земледельческий фронт», — продолжал Кордиш с деланной веселостью. — Да, я туда записался. Непосредственно в уездном центре. Ты что, сердишься на меня? За что?

— Слышь, Флорица, — заговорил Митру. — Теперь только бы твой брат одолжил нам волов и плуг… Потом заплатим… Договоримся…

— Митру, ты что, не видишь господина учителя? — набравшись храбрости, прервала его Флорица.

— Не вижу, — спокойно ответил Митру. — Брат твой, конечно, человек не плохой, но в нем есть что-то чудное, а вот что именно — понять не могу. Поговорить с ним придется…

Кордиш вынул из кармана бутылку цуйки и протянул ее Митру. Лицо его выражало полнейшее недоумение. Учитель пожимал руки крестьянам, поздравлял и даже несколько раз прослезился, а этот Митру даже не хочет взглянуть на него. Кордишу стало не по себе.