Жажда

Таков финал большинства вечеринок, на которых я оказываюсь; если недолго побыть в одиночестве в туалете, скорее всего, полегчает, хотя неизбежное присутствие зеркала может все усложнить. Даже если перед этим я произвела сложное мыслительное джиу-джитсу, чтобы убедить себя, что выгляжу как нормальный человек, посещение ванной комнаты – оно же возможность перевести дух – иногда может превратиться в нечто вроде просмотра пленочных фотографий с эффектом красных глаз или фото детей викторианской эпохи, сделанных с длинной выдержкой. Когда смотришься в чужое зеркало, всегда видишь несколько больше, чем хочешь. Последние три года я пыталась превратить лимоны в лимонад, глядя в такие зеркала и повторяя жизнерадостные аффирмации из интернета, но это не сработало.

Я достаю из шкафчика сироп от кашля и делаю глоток. Смотрю в зеркало и не испытываю ненависти к своему внешнему виду, – не то чтобы когда-то вообще испытывала, хотя я и обычно не самый красивый человек в комнате. Самая большая проблема, когда я смотрю в зеркало, – иногда лицо, которое я вижу, как будто бы и не мое.

– Я счастлива, что жива. Я счастлива, что жива.

– А что это ты делаешь? – раздается голос у меня за спиной. Я поворачиваюсь и вижу девочку в парике. Она жует кусок пиццы.

– Ты настоящая!

– Ну разумеется, – отвечает она. Иногда, общаясь с детьми, я с благодарностью думаю о собственном аборте; особенно сильны эти мысли бывают, когда попадается такая вот зануда.

– Разумеется, – повторяю я, закручивая крышку сиропа от кашля.

– Я тебя раньше никогда не видела.

– Вероятно, мы из разных кругов.

– В этом районе нет черных, – говорит она, и я ловлю свое отражение в зеркале и чувствую, как что-то сжимается в груди.

– Как тебя зовут?

– Акила.

– В этом районе действительно нет чернокожих? – спрашиваю я. В этот момент за спиной девочки появляется Эрик.

– Пожалуйста, уйди в свою комнату, – просит он. Акила пожимает плечами и исчезает в коридоре. Дождавшись, пока она закроет дверь, Эрик сокращает пространство между нами. Я смотрю на него и словно впервые его вижу: внушительный рост, напряженный взгляд, общее ощущение опасности. Каждый раз, когда мы встречались, мне как будто бы приходилось заново с ним знакомиться, но сейчас всё снова по-другому. В нашу последнюю встречу я первый раз увидела, как он кончает, – доля секунды, но так и просится на полотно – чем-то это было похоже на выражение, с которым он сейчас безуспешно пытается подобрать слова, беззвучно открывая и закрывая рот. Это мне нравится. Я напоминаю себе об этом, понимая, что ужасно нервничаю, и отмечая, как инородно этот гнев выглядит на его лице. Я не в силах угадать, во что это все выльется.

– Что ты делаешь в моем доме?

– Мои поздравления с годовщиной.

– Что с тобой не так?

– Да все не так, – отвечаю я.

В этот момент появляется Ребекка. Она молча смотрит на нас.

– Я думала, может, поиграем в настольную игру? – наконец произносит она, и я перевожу взгляд с нее на Эрика, пытаясь осмыслить их как единое целое, они действительно кажутся принадлежащими разным видам: Ребекка – одинокая плотоядная птица, Эрик – травоядное млекопитающее с короткой, полной страха жизнью.

– Я отвезу ее домой, – говорит он.

– Это вечеринка по случаю нашей годовщины.

– Да, я в курсе. – Он выуживает из кармана ключи, хватает меня за руку и тащит за собой вниз.

– Так вызови ей такси, – бросает ему вслед Ребекка.

– Столица штата Канзас – Топека. «Розовый бутон» – это санки, – успевает ответить он, прежде чем стащить меня по лестнице, вытолкнуть за дверь и запихнуть в машину.

В салоне автомобиля ничего не изменилось. Все еще слегка влажно, по-прежнему пахнет чем-то жаренным, машина слегка виляет на трассе; очевидно, что дорога из Джерси в Нью-Йорк дается ей непросто. Конечно, я не могу не вспомнить о той ночи, когда мы ехали не от него, а к нему, когда имя Ребекки вспыхнуло на экране его телефона, а мой палец завис над кнопкой «Сбросить». О той ночи, когда мы были под кайфом и не чувствовали стыда, о том, как он тащил меня наверх, бросив машину на обочине. Но когда происходят такие аномалии, когда все звезды сходятся, и ты нигде не притворяешься и не симулируешь хотя бы отчасти, верх такта – никогда об этом не упоминать.

Эрик лезет в бардачок и достает фляжку.

– Ты понимаешь, что это неправильно? Речь идет о моей семье, – начинает он, делая большой глоток. Я наблюдаю за ним, считая, сколько секунд он продержит глаза закрытыми. На мгновение машина виляет в сторону обочины. – Я тебе ничего не должен. Я с самого начала был предельно откровенен. У меня своя жизнь, работа, жена…

– И ребенок. Чернокожий ребенок.

– Какое значение имеет цвет ее кожи?

– Ты мог бы об этом упомянуть.

– Я об этом не сказал, потому что это не имеет значения. Тема моей семьи закрыта.

– А твоя жена… Господи Иисусе.

– Она не всегда была такой.

– Что ты несешь? Не надо выгораживать передо мной свою жену.

– Брак – штука сложная, – неуверенно произносит он таким тоном, как будто отрепетировал эту фразу.

– Настолько сложная, что ты не можешь ответить на сообщение?