Жажда

Я помню, как мои родители пытались объяснить мне, как устроена жизнь, – то был единственный миг единодушия за весь их несчастный брак. Должно быть, каждому чернокожему ребенку странно слышать, когда главные авторитеты в его жизни сообщают ему, что представители власти лгут. По иронии судьбы, я им не поверила. Мне пришлось убедиться в их правоте на собственном опыте.

– В этой ситуации тебя ничего не утешит и лучше ты себя чувствовать не станешь, – говоря я. – Ты будешь очень долго злиться, и у тебя есть на это полное право.

– Хорошо, – отвечает она. – Хорошо. Я не хочу больше об этом говорить.

Какое-то время мы сидим молча, а потом возобновляем видеоигру – там надо готовить гамбургеры для ненасытных любителей фаст-фуда. Но мы никак не можем синхронизировать действия. Она не успевает раскладывать соленые огурчики, а я все время роняю майонез. Когда уровень перезагружается, экран темнеет, и мы видим в нем свои отражения, – и даже когда мы продолжаем игру, наши лица, потрясенные их выражения, повисают в комнате. Во время перерыва я поворачиваюсь и обнимаю ее, и она позволяет мне это сделать, прежде чем мы возвращаемся к игре.

* * *

Сегодня первый раз, когда мы ужинаем все вместе. Эрик и Ребекка обеспокоены тем, что Акила почти не притронулась к еде. Девочка спрашивает, можно ли ей вернуться в свою комнату. Эрик порывается за ней, но Ребекка кладет ему руку на плечо.

Позже я пытаюсь рисовать – сажусь перед зеркалом и набрасываю эскиз и впервые вижу в этом сделанном наспех автопортрете себя. Ну, или, по крайней мере, нечто похожее на меня, хотя момент выбран неудачно.

Среди глупых утешительных банальностей, которые я могла бы сказать Акиле или самой себе, есть и правда. Она заключается в том, что когда полицейский прижал руку к моей шее, какая-то часть меня думала: «Ну что ж». Ну ладно, так и быть. Какая-то часть меня всегда готова умереть.

Ребекка мнется в дверях, пока я наконец не приглашаю ее войти. После двух месяцев назойливых вторжений эта внезапная вежливость кажется абсурдной. Она закрывает дверь и смотрит на два мусорных мешка, в которые я собрала все свои вещи. Она садится на пол, снимает обувь, прислоняется к двери.

– Ты в порядке?

– Ага, – отвечаю я и, подняв на нее глаза, замечаю ее блестящий и неподвижный взгляд.

– Временами я надеялась, что с тобой произойдет что-то плохое. – Она смеется. – Разве это не чудовищно?

– Это неважно, – говорю я, и по мере того, как в комнате становится темнее, ее лицо расслабляется и выглядит иначе, почти неодушевленным. Я быстро рисую его, пока свет не уходит совсем, а когда наступает ночь, мы сидим в тишине, пока я не засыпаю.

Проснувшись, я вижу ее лежащей на полу. Но что-то не так. Я иду в туалет и, включив свет, понимаю, что вся в крови. Мой первый порыв – вымыть руки, но намыливая их, я смотрю на себя в зеркало и останавливаюсь. Туалетная бумага заканчивается, и когда я тянусь за душем, у меня начинаются ужасные рези в животе. Я бужу Ребекку, но слова, которые я произношу, лишены смысла. Я одновременно благодарна и напугана, увидев, как быстро она просыпается и приходит в состояние полной боевой готовности, словно маленький мрачный компьютер. Заметив окровавленную пижаму у меня в руках, она сразу достает чистые спортивные штаны и торопит меня вниз, сажает в машину и дает упаковку прокладок. «А как же сиденья», – это единственная связная фраза, которую я произношу с момента пробуждения. Выезжая на дорогу, она издает сухой, невеселый смешок.

Разгорается рассвет, дорога и небо то появляются, то исчезают перед моими глазами, темнота, в которую я проваливаюсь, мягче и теплее, чем кондиционер, который Ребекка направила прямо на меня, но в темноте мне не нужно об этом думать. Мне не нужно думать о том, что происходит внутри меня.

* * *

Пока она помогает мне дойти от парковки до больницы, я слышу, как начинается день – шум машин, птичий щебет, ветер в листве. Мы заходим в приемный покой, и Ребекка усаживает меня в зеленое кресло. Я вспоминаю, что у меня нет медицинской страховки, и закрываю глаза, а когда открываю, – она уже занимается оформлением документов, пишет мою дату рождения своим небрежным почерком правши. Я не спрашиваю, откуда она знает эту информацию. Я знаю, перед встречей с Эриком меня тщательно проверили, и я в курсе, что Ребекка не любит сюрпризы. Но когда она заполняет детали моей истории болезни и отдает бумаги вместе со своей кредитной картой, я чувствую себя заложницей ситуации.

* * *