Жажда

– Вообще-то мы должны были эвакуироваться через шесть часов после них. Но пока связи нет, заканчиваем консервацию и переходим в «Союз». Будем ждать.

Наш мусорный «Прогресс» тоже улетает сгорать над Тихим океаном.

Командир отключает что-то там у себя по списку. Коля бортинженер – он обесточивает систему регенерации воды из конденсата СРВ-К2М и Электрон-ВМ, с помощью которого мы получаем кислород. И благородно берёт на себя помывку туалета. Я провожу влажную уборку и пылесошу в модулях. Из окна моей каюты видна Антарктида, над которой всё ещё маячит газопылевой хвост злополучной кометы Атахира.

Выращенные мной томаты я пакую в специальный пластиковый контейнер с распорками и через отверстие заливаю биогелем. Он позволит растениям пережить перегрузки при посадке. Шум вентиляторов, сопровождающий каждое мгновение нашей жизни на МКС, постепенно стихает. Воздух станции привычно пахнет человеческим телом, пластиком, немного мусором и вакуумом – запахом, похожим на тот, когда что-то режут «болгаркой». На лентах-ворсовках, покрывающих чуть ли не половину поверхности стен, чисто. Наш липкий стол, обклеенный серой лентой, тоже непривычно пуст. Мы обедаем. Я сую пакет с сублимированным картофельным пюре в меховой унт, чтобы не остыл, пока пюре пятнадцать минут будет разбухать в горячей воде.

Облачаемся в «Соколы» – наши спасательные скафандры для спуска на «Союзе». Кресло командира посередине, у него там панель ручного управления на случай неполадок со связью, например. Наш случай. Бортинженер сидит справа, а я – комонавт-исследователь – слева, и у нас есть иллюминаторы. Можно смотреть в окошко.

Я вспоминаю, как американцы пугали меня спуском на «Союзе» – в своё время каждому из них пришлось испытать его на себе.

– Страшно спускаться, командир? – спрашиваю я.

– Весело, – кряхтит Борисыч, устраиваясь в ложементе. – На американских горках каталась? Вот примерно так же. Два часа страха, поорёшь, и дома.

– Всю жизнь помнить будешь, – мрачно говорит Николай.

– Шуточки у тебя, боцман, – смеётся Борисыч.

Мы готовы к отстыковке в любой момент. Станция законсервирована, люки закрыты. Надеюсь, люди скоро сюда вернутся.

Через шесть часов сидения в скрюченной позе с коленками под подбородком я со скрипом выбираюсь в бытовой отсек. Там есть туалет, и, хоть на мне надет памперс, использовать я его не хочу.

– Гульнара, принеси соков, пожалуйста, – кричит Коля мне вслед.

На вторые сутки ожидания нам становится слегка не по себе.

– И сколько мы будем тут сидеть? – спрашиваю я.

– Можем прям хоть сейчас отстыковаться, – говорит Борисыч. – Ахнемся в степь и загнёмся без помощи. Мы же не знаем, что внизу сейчас творится.

– А здесь мы через сколько загнёмся? – требовательно спрашиваю я.

– У нас есть по шесть литров воды в НАЗ. Кислорода в баках на сто сорок шесть часов.

– Почти шесть суток, – машинально подсчитываю я.

– Да. Потом концентрация CO₂ убьёт нас меньше, чем за сутки. Мы просто заснём и не проснёмся.

– Короче, шесть суток – крайний срок, – говорит Коля. – Потом по-любому надо валить.

Отрубаясь, я вижу под веками цветные вспышки. Космическая дискотека. Тяжёлые частицы галактического излучения проникают сквозь обшивку «Союза» и, ударяясь о глазное дно, вызывают яркие световые эффекты – синие, зелёные, красные. Я сливаюсь, растворяюсь и исчезаю. Соединяюсь с чем-то, теряюсь, но нахожу много, много большее. Приходя в себя, кричу от страха – приснился кошмар, но я его не помню.

– Страх – это только сигнал, – говорит Борисыч. – Не позволяй ему управлять тобой.

Чувство голода притупляется, но всё время хочется пить. На четвёртые (или на пятые?..) сутки радиосвязь пытается ожить.

– Станция! – хрипит приёмник. – Альтаиры!.. Как слышите?..

– Вас слышим! – кричит в ответ Борисыч. – Альтаиры на связи!

– Станция! Станция!.. – продолжает пытаться кто-то внизу. Нас они не слышат.

Фляги давно пусты. Углекислота в воздухе гасит сознание, заставляя спать всё дольше. Губы потрескались, а пересохшее горло способно лишь на хрип и шёпот.

Просыпаюсь от толчка в плечо.

– Отчаливаем, – шепчет Борисыч.

Если всё в порядке, отстыковкой управляет ЦУП. Но сейчас ничего не в порядке, и командир управляет «Союзом» вручную. Коля держит в руках документацию по ручной посадке – сверяет порядок действий Борисыча.

После отстыковки включаются малые двигатели «Союза», отводящие нас ещё дальше от МКС. Я глажу приборную панель. Сложная техника – она как живая, и относиться к ней надо, как к живой. Но если техника может быть живой, почему вода не может? А если не на молекулярном, то пусть на квантовом уровне – может она нести информацию, структурирующую сознание?

– Вот же женщины, – хрипит Борисыч. – Вечно какую-нибудь эзотерическую хрень приплетут.

Оказывается, я говорю вслух. Коля кашляет и я понимаю, что это он так смеётся.

Зверски болят коленки. Всё болит, но больше всего – колени. Это запредельная боль, сравнимая разве только с родами первого ребёнка.

Снова оживает радио.

– Альтаиры! Как слышите? Это Рязанский из ЦУПа!

Серёжа Рязанский, хороший парень. Я в отупении смотрю на приёмник.