Жажда. Фокс Малдер похож на свинью

Но он просто сказал, что его зовут Борис Александрович, и что он пришел со мной поговорить. И мы сели возле моего стола и стали с ним разговаривать. Но рисунок он все равно продолжал держать. А сам спрашивал про Александра Степановича. Сказал, что ему завуч мой адрес дал, потому что он хотел поговорить со мной лично. Насчет своего отца, ну и вообще насчет всего остального. А я ему сказал, что так вроде бы все нормально, но лечить его — типа: «Александр Степанович совсем не пьет» — я не мог. У него же в руке был мой рисунок. Он спросил, много ли в день и как часто. И я сказал, что всегда. Примерно две-три бутылки, но иногда может быть и больше. Под настроение. И он загрустил. А я сказал ему, чтобы он не расстраивался, потому что Александр Степанович — молодец. И что он мне рассказывает всякие интересные вещи. Но он от этого почему-то загрустил еще больше. Сказал, что хочет забрать его к себе в Краснодарский край, потому что там хорошо и недалеко море. Но Александр Степанович не собирается уезжать. Говорит, чтобы он без него ехал в свою станицу Гостагаевскую. И что он вообще всегда был немного странный. Мог бы работать сейчас в министерстве в Москве, а вместо этого сидит здесь и пьет водку. И что много лет назад из него мог получиться большой художник — не хуже, чем Глазунов, и давно можно было бы всей семьей жить за границей, но он бросил живопись, а после этого бросил архитектуру, хотя в Москве в самом центре стоит его дом, и что его друг стал министром лишь потому, что это Александр Степанович за него делал какие-то там проекты, а сам даже не потребовал за них ничего, потому что он говорит, что ему вообще ничего не надо, что у него уже все есть. Короче, я там сидел у себя в комнате, и слушал его, и не знал, зачем он мне все это рассказывает, а он говорил, говорил, и всё время смотрел на мой рисунок. Потом наконец замолчал, и мне стало слышно, как Эдуард Михайлович читает маме новое письмо в «Аргументы и факты». Но Борис Александрович, видимо, этого не слышал. Потому что он задумался очень сильно и просто сидел молча. А потом посмотрел опять на рисунок и сказал:

— Это он из-за тебя уезжать не хочет. У него еще не было таких учеников.

Александр Степанович на следующий день сразу потребовал этот рисунок. Я сказал, что я его потерял, но он крикнул: отправлю учиться! Тогда я показал ему, и он долго сидел и совсем не двигался. Потом вздохнул и сказал:

— Не наврал все-таки Борька. А я думал, он ко мне подлизывается.

После этого поднял глаза:

— Значит, все-таки умеешь видеть. А сам шлангом прикидывался.

— Я не прикидывался.

— Заткнись! Скажи лучше, когда последний раз в училище заходил?

— Я?

— Кончай дурака тут передо мной разыгрывать.

— Два дня назад.

— Зачем?

— Надо было одному пацану деньги отдать.

— Ну и как там?

— Нормально.

— Видел Аркадия Андреевича?

— Кого?

— Завуча. Ты что, специально сегодня меня злить решил?

— Нет, я, правда, забыл, как его имя. Мы его верблюдом зовем.

— Плюется?

Александр Степанович усмехнулся, и его тело заколыхалось, как огромный воздушный шар.

— Еще как!

— Понятно. Этот далеко в итоге доплюнет. Ну так ты видел его или нет?

— Видел.

— Что он тебе говорил?

— Ничего. Про вас спрашивал.

— Что ты ему сказал?

— Сказал, что вы болеете.

— Болею? Ну и дурак! Надо было сказать ему правду. А то он тебя сожрет. Особенно когда станет директором.

И я больше не забывал, как зовут нашего завуча. Потому что Александр Степанович оказался прав. Аркадий Андреевич действительно стал директором. Не знаю — может, этого друга-министра назначили куда-нибудь не туда или Александр Степанович сам решил, что домашние вина будут лучше утолять его жажду. Отец говорил в детстве, что есть такое хорошее южное вино под названием «Массандра». Не знаю почему, но я запомнил, как оно называется. Мне казалось, что оно должно быть вкуснее мороженого. Может, директор отправился к сыну, чтобы пить именно это вино. Не знаю. Мне он сказал, чтобы я не бросал рисовать. Иначе он приедет и лично оторвет мне голову. Вернее, он сказал — башку.

— Ты меня понял? Не дай Бог тебе бросить. Я тебе тогда не только башку оторву.

Но он не приехал. Я перестал рисовать почти сразу, потому что надеялся, что он говорил правду. Ждал его еще несколько месяцев. Но оказалось — туфта. Скорее всего он даже не помнил моего имени.

А Аркадий Андреевич немедленно взялся за мое воспитание. Поэтому, как только пришла повестка, я первым отправился в военкомат. Никто ведь не знал, чем все это закончится. Тем более что Эдуард Михайлович меня тогда уже совсем достал.

— Слышь, Костя! — крикнул мне Генка прямо в ухо, когда тронулся бэтээр. — А хочешь, мы твоему отчиму приедем после дембеля и оторвем яйца? А, Пашка? Оторвем яйца этому мудаку?

Я помотал головой, потому что мне не хотелось перекрикивать шум двигателя. К тому же с нами ехал этот непонятный капитан из штаба дивизии. И с ним еще прапорщик Демидов. Этот вообще никогда не садился к нам в бэтээр.

Генка тоже посмотрел в их сторону, потом нагнулся ко мне и снова заорал в ухо: