Жажда. Книга сестер

Это распятие – промах. По замыслу отца, оно призвано показать, до чего можно дойти во имя любви. Ладно бы еще эта мысль была просто глупой: тогда она бы могла остаться ненужной. Увы, она вредна до ужаса. Из-за моего дурацкого примера люди станут строить теории и делать выбор в пользу мученичества. Да если бы только это! Она посеет заразу даже в тех, кому достанет мудрости выбрать обычную жизнь. Ибо то, что отец заставляет меня претерпеть, говорит о таком глубоком презрении к телу, что до конца оно никогда не исчезнет.

Отец, просто твое изобретение превзошло тебя самого. Ты мог бы гордиться, этот факт – доказательство твоего творческого гения. Вместо этого ты, считая, что даешь поучительный урок любви, устраиваешь самое отвратительное наказание с невообразимо тяжкими последствиями.

А как хорошо все начиналось. Славная была история – породить сына из настоящей плоти и крови, она многому могла бы тебя научить, пожелай ты понять то, чего не знаешь. Ты Бог, какой для тебя смысл в этой гордыне? Да и гордость ли это? В гордости нет ничего дурного. Нет, мне видится в этом смешная черта – обидчивость.

Да, ты обидчив. Еще один признак: тебе ненавистны будут иные откровения. Ты возмутишься, что люди на другом конце или с других боков земли по‑разному переживают свою двуногость. Иногда с человеческими жертвоприношениями, которые ты не постесняешься назвать варварством!

Отец, почему ты так мелочен? Я кощунствую? Это правда. Ну так покарай меня. Можешь покарать меня еще сильнее?

Что и требовалось доказать: теперь я мучаюсь еще в тысячу раз больше. Зачем ты это делаешь? Да, я критикую тебя. Разве я сказал, что тебя не люблю? Я на тебя сержусь, пеняю тебе. В любви эти чувства позволены. Что ты знаешь о любви?

В том‑то и вопрос. Ты не знаешь любви. Любовь – это целая история, чтобы ее рассказать, нужно тело. Мои слова не имеют для тебя никакого смысла. Если бы только ты сознавал свое неведение!

Боль достигает такой силы, что я надеюсь как можно скорее умереть. Увы, я знаю, что меня хватит еще надолго. Пламя жизни не колеблется. Только не шевелиться, расплата за малейшее движение такая, что и помыслить нельзя. Вот еще чем ужасно негодование: от него дергаешься. Возмущенные люди не могут быть неподвижны.

Прими, друг мой. Да, я обращаюсь к себе. Дружить с самим собой – правильно, так и надо. Любить себя было бы неприятно: любовь влечет разные излишества, испытывать их с самим собой вещь нездоровая. То же и с ненавистью, вдобавок это несправедливо. Я себе друг, я привязан к человеку, который есмь.

Прими – не потому, что это приемлемо, а чтобы меньше страдать. Не принимать хорошо, когда это полезно; сейчас это тебе ни к чему.

Разве у тебя не что‑то вроде скачек за три первых места? Ты сам задал три предельные ситуации: жажда, любовь, смерть. Ты сейчас на пересечении всех трех. Так пользуйся, друг мой. Какой отвратительный глагол. И все же я не могу сказать “радуйся”, это как насмешка над самим собой.

Факт остается фактом, пора это сказать: я переживаю критический опыт. Не в силах отрешиться от этой боли, ныряю в жажду – не избавиться, так хотя бы слукавить.

Какая грандиозная жажда! Просто шедевр жажды. Язык превратился в пемзу, если провести им по нёбу, скребет, как наждак. Изучай свою жажду, друг мой. Она – путешествие, она ведет тебя к источнику, это так прекрасно, слышишь, да, красивая песнь, надо прислушаться, есть мелодии, которые того стоят, этот ласковый шепот радует меня безмерно, во рту у меня вкус камня. Найдись на свете страна столь бедная, что на ее наречии “пить” и “есть” будет одним глаголом, его станут использовать крайне скупо, пить – это отчасти есть жидкие хлебы, нет, так оно работает, только если вода чуть сочится, а в моем путешествии она не сочится, она брызжет, я ложусь, чтобы приникнуть к ней губами, она любит меня, как любит она избранный источник. Пей меня сколько хочешь, возлюбленный мой, пусть жажда твоя переполняет тебя и никогда не утолится, ибо для этого нет слова ни в одном языке.

Неудивительно, что жажда ведет к любви. Любовь всегда начинается с того, что с кем‑то пьешь. Быть может, потому, что лишь это ощущение не может разочаровать. Для пересохшего горла вода есть экстаз, а оазис никогда не обманет ожиданий. Тот, кто пьет, побывав в пустыне, никогда не скажет: “Могло быть и получше”. Предложить питье той, кого готов любить, значит иметь в виду, что наслаждение во всяком случае оправдает надежды.

Я воплотился в засушливой стране. Мне недаром выпало родиться там, где не только царит жажда, но и свирепствует жара.

Насколько я знаю холод, он бы исказил расклад. Не только потому, что он усыпляет жажду: он отменяет все сопутствующие ощущения. Когда человеку холодно, ему только холодно. Когда человек умирает от жары, он вполне способен одновременно страдать от тысячи прочих вещей.

* * *