Жажда. Книга сестер

Будь я мазохистом, я бы себя простил. Но я не мазохист: в ужасе, который я терплю, нет ни капли сладострастия. И все же мне нужно себя простить. Среди груды нелепых слов, которые я пришел извергать, есть одно, оно может спасти: прощение. Я же являю собой вопиющий пример обратного. Прощение не требует ничего взамен, нужно просто ощутить сердечный порыв. Как это объяснить, если я жертвую собой? Представьте человека, который, желая убедить людей стать вегетарианцами, забивает агнца, – его поднимут на смех.

А я ровно в такой ситуации. Возлюби ближнего твоего, как самого себя, не желай ему того, чего не пожелал бы себе, если он чем обидел тебя, не требуй для него кары, благородно переверни страницу. И иллюстрация: я настолько себя ненавижу, что караю себя этим зверством, мое наказание есть плата за все ошибки, какие вы совершили.

Как я мог до такого докатиться? Во мне постепенно рождается мысль, что это нагромождение вопросов без ответа – предельный аргумент a fortiori[7]: если при той мере вины, какая лежит на мне, я сумею себя простить, тогда все свершится.

Но способен ли я?

Есть тысячи способов истолковать мой поступок, все они одинаково отвратительны. Возьмем тот, что станет официальным: я жертвую собой во имя общего блага. Какая мерзость! К примеру, умирающий отец подзывает к изголовью детей и говорит:

– Милые мои, жизнь у меня была собачья, я не позволял себе никаких удовольствий, занимался презренным ремеслом, не тратил ни копейки, и все это ради вас, чтобы оставить вам хорошее наследство.

Те, кто именует подобную идею любовью, – чудовища. Я изрекал ее. Значит, я узаконил подобное поведение.

Возьмем мою мать. Повторяю, эта женщина лучше, чем я. Она так добра, что не пришла сюда: она знает, что ее присутствие доставит мне лишнюю боль. Однако ей ведомо, что со мной происходит. Она терпит бесконечно бóльшую муку, чем я, с той лишь гигантской разницей, что она ее не выбирала и не принимала. Я – тот, кто причиняет матери эту боль.

Магдалина: с ней мы связаны воедино. Я люблю ее так же, как она любит меня. Перевернем происходящее: я на ее месте, я пришел смотреть, как распинают Магдалину, зная, что она этого хотела.

– Я пережила с тобой безумную любовь, а теперь предпочла публичную казнь. Отличная новость, любовь моя: ты вправе на меня поглядеть.

Так можно продолжать еще долго. В толпе, что у меня перед глазами, есть дети. До пубертата мы другие – не невинные, нет, мы способны причинить вред, но у нас отсутствует фильтр, мы полностью открыты миру. И в этот миг столь податливые существа впитывают в себя подобную мерзость.

Способен ли я простить себе это?

Я нарочно говорю “это”. Называть распятие как‑то иначе я отказываюсь – любое другое слово будет куда изящнее и красивее. То, что переживаю я, – грубо и уродливо. Если бы у меня хотя бы была надежда, что народы меня скоро забудут! Больше всего меня подавляет то, что я знаю: об этом будут говорить из века в век, и отнюдь не затем, чтобы хулить мой удел. Ни одно человеческое страдание не будут славить с такой неимоверной силой. Меня будут благодарить за это. За это мною будут восхищаться. За это в меня будут верить.

Именно за то, чего я сам не могу себе простить. Я повинен в величайшей в истории нелепости, к тому же в нелепости пагубной.

Я не могу оправдаться покорностью отцу. Я раз за разом нарушал его волю. Взять хотя бы Магдалину: я не имел права ни на секс, ни на влюбленность. С Магдалиной я не раздумывая преступил запрет. И никто меня не покарал.

Ну ладно, нет. Смешно и глупо думать, что отец оставил безнаказанной мою запретную любовь с Магдалиной. На самом деле меня покарали заранее.

Или же ошибка моя в том, что я в это верил. Я был настолько уверен в приговоре, что не представлял себе иной возможности.

Давайте помечтаем, хотя сейчас уже поздно.

Магдалина приходит ко мне в Гефсиманский сад. Несколько поцелуев – и она убеждает меня выбрать жизнь. Мы бежим вместе, селимся в далеком краю, где мое имя никому не известно, ведем там чудесное существование обычных людей. Каждую ночь я засыпаю, прижимая к себе жену, каждое утро просыпаюсь рядом с ней. Никакое счастье не сравнится с этой гипотезой.

В этой версии только один изъян: я ставлю свой выбор в зависимость от Магдалины. Что мне мешало додуматься самому? Мне стоило лишь найти ее, протянуть ей руку. Она бы без колебаний последовала за мной.

Но мне это даже в голову не пришло.

Да, я творил чудеса. Теперь бы не смог. Мне слишком больно, чтобы добраться до оболочки. Силой оболочки я владел, лишь абсолютно выключив сознание. Теперь мне преграждает путь чрезмерная мука. Если бы я мог совершить последнее чудо, клянусь, я бы избавился от этого креста.

Ты, пустой мечтатель, может, хватит себя терзать? Да, это я к себе обращаюсь.

Мне надо простить себя. Почему у меня не выходит?

Потому что я об этом думаю. Чем больше думаю, тем меньше себя прощаю.

Это рефлексия мешает мне себя простить.

Я должен простить себя, не раздумывая. Все зависит только от моего решения, а не от моего ужасного поступка. Я должен решить, что это сделано.