Жажда. Роман о мести, деньгах и любви

Миша покачал головой. Ничего он не станет рассказывать. С какой стати? Он привык к совершенно особенному состоянию отчаянного одиночества и был уверен в том, что жизнь его вряд ли может быть кому-то интересна. К тому же Миша, при всей своей темной душе, отлично понимал, какова может быть оценка его последней неудавшейся затеи. Он вдруг понял, что этот прыгучий здоровяк не зря представился персонажем из сказки. Ведь если он Бомбадил, то кто тогда он, Плешаков? Горлум, вот кто. Подлая, лживая, скользкая тварь, живущая лишь ради неодушевленной штуковины, которая его в конце концов и погубила. Сказка хороша, нет слов. Но он-то, Миша, живет в настоящем, куда более страшном мире, чем сказочный, населенный выдумками и кольцами. И разве он так уж плох, так уж безнадежен? Эта девочка... Как она непохожа на ту, бывшую когда-то женой. Хотя что тут странного? У нее ведь, кажется, ребенок? Мать-одиночка? Вот и цепляется ко всем, ищет своему мальчишке папашу. Странно, он мог бы поклясться, что не проронил ни звука, но стоило ему подумать о своей спасительнице плохо, и ее рука, до этого втирающая в плечо какую-то очередную мазь, замерла, а потом Эля и вовсе отняла руку, словно обожглась или дотронулась до чего-то неприятного.

– Что-то случилось? – Миша смотрел на нее с непониманием. Нет, он точно не мог ничего сказать, он все время молчал.

– Дура я все-таки. Жалостливая дура, правда? Вот и с тобой, как со всеми. Хочу о чем-то спросить, поговорить, а ты лежишь с такой мордой, как будто я к тебе в карман хочу залезть. Расслабься, никто никому не должен. Я тебе чек за лекарства отдам, а все остальное бесплатно. Я имею в виду сочувствие, сострадание и тому подобную ерунду. Знаешь, почему я не люблю утро? Потому что по утрам приходит трезвость и больно бьет в левую грудь. И я тогда понимаю, что ты всего лишь кем-то избитый придурок, который свалился на меня совершенно случайно, когда я собиралась на свою паршивую работу, а я... Ты не хочешь мне рассказать, кто ты, а я могу тебе сказать, кто я. Я шлюха. Работаю в ночном клубе танцовщицей. То есть для себя самой я просто танцую, а для всех остальных – я даю за деньги направо и налево. Ведь глупо убеждать тебя в том, что, если я работаю в клубе, то я не шлюха? Ведь такого не может быть, правда? У меня есть ребенок, ты его видел. Он от русского, который меня бросил. Меня все бросают, даже собственная мать меня бросила... – Эля запнулась. – Ладно... В общем, давай тут, поправляйся. Деньги за лекарства потом занесешь, квартиру мою помнишь. Меня не будет, отдашь тетке. Прощай.

Она легко встала, не встала даже – вспорхнула, пошла вон из комнаты, и у Миши, может быть впервые в жизни, по-настоящему сжалось сердце:

– Не уходи, пожалуйста. Не надо. Прошу тебя. Чего ради ты нагородила про себя? Откровенность за откровенность, в таком случае. Коли ты шлюха, то я гангстер. Начинающий. Хотел кое-что сделать, а вот не получилось. Нарвался на одного тяжеловеса... Вот и все.

Эля вернулась, присела на краешек кровати:

– Значит, мы с тобой не те, за кого нас принимают?

– Как-то так.

Они проговорили до обеда, а потом девушка принесла ему поесть и пообещала зайти на следующий день. После того как Миша проводил ее, съел вкусный обед, состоящий из всего, чем и положено быть настоящему обеду, он с удивлением обнаружил, что, кажется, влюбился.

* * *

Синяки желтели, бледнели, проходили, а вместе с ними проходила и робость, забывались данные клятвы и обеты, заканчивались средства к существованию и становилось ясно, что нужно возвращаться на прежнюю тропу. Думать, что можно идти на лихие дела вооруженным смешным пневматическим пистолетиком, было смешно. Эля сумела вытянуть из него правду, он рассказал ей и про убийство бомжа, и про то, как хотел поживиться от одинокой богатой дамы, и о своих обидах Миша тоже рассказал:

– Кому мы нужны, кроме самих себя? У меня все забрали, лишили средств к существованию, выбросили на улицу. Почему тот, кто это сделал, считает, что я лишний? Меня душит злоба и не беспокоит совесть. Она ушла из дома, когда в него вошла ты. Я хотел идти в милицию, признаться насчет бомжа, что это я его забил ногами до смерти. А тут ты... Пойми, что только враги могли превратить нас с тобой в то, чем мы стали. Ты танцуешь в публичном доме, на тебя пялятся. А кто пялится? Враги. Я работал, был лояльным представителем среднего класса. Кто заставил меня сойти с ума и выместить злобу на том чертовом бомже? Враги. Так не пора ли отомстить врагам?

– Кого же ты считаешь врагами? – очень серьезно спросила Эля.

– Всех, кто виноват. Всех, кто живет лучше нас, хотя не заслуживает этого. Ты думаешь, тот, кто трахает шлюх в твоем заведении, менее грешен, чем я? Тот, кто лапает тебя, засовывает тебе в трусы вонючие деньги, тот...

– Не надо! – Эля закрыла лицо руками, ее трясло, девушка была на грани истерики. – Не напоминай мне. Я их ненавижу!