Жажду — дайте воды

В ту ночь пошел дождь. Все окрест возрадовалось. Шел дождь. Теплый говорливый дождь. Истомленное, словно отжившее свое, село вмиг помолодело. От дождя, должно быть, а может, от крика младенческого, вдохнувшего в мир новую жизнь?..

…Учу грамоте Арташа и его суженую. От усердия он даже язык высунул и зажал его в уголках губ.

Дядюшка Мамбре посмеивается:

«Когда бык пашет борозду, он тоже высовывает язык!»

Арташ вздыхает:

«Трудно ведь, да и карандаш тонкий, в руках не удержишь».

Молодуха особенно старательно выводит буквы и краснеет от радости, когда получается. От ее платья пахнет молоком. Кормит она. Мать.

Астг расчесывает волосы, стоя перед обломком зеркала, и там, в этом обломке, ловит мой взгляд. Дядюшка Мамбре кряхтит про себя: «Э-эх, ушел ведь, ушел…»

«Кто ушел?» — спрашивает Астг.

«Крунк…»

Словно стена рушится.

Мы с моей Астг уходим в избу-читальню. Я обещал сельчанам почитать газеты. Идем, и она все твердит: «Не уйдешь ведь, правда?»

Я молчу. Молчит и ущелье. Весь мир молчит…

А горы не молчали. Они заговорили. Устами сына Арташа заговорили. Граче все рассказывает и рассказывает о том, как вода поднимается в горы. А я вспоминаю, как его пеленали. Вода тысяч морей протекла по дну этого ущелья, пока младенец Граче стал мужчиной. Протекла, не отдав ни капли жаждущим склонам…

— Осталось всего два километра… Когда пройдем и этот путь, откроется дорога воде, — говорит инженер Граче. — Дадим землице испить досыта… Между прочим, вчера в туннеле Мелик наткнулся на подземный источник — целая река. На вкус что тебе вино. Может, это та самая вода, что от орды увели? Не иначе как ее нашли!..

И найдут. Они мужчины. Еще в пеленках были неспокойными эти Граче и Мелик. Орали и рвались из люльки, словно богатыри. Помню, как краснел от смущения за своего горластого первенца Арташ, когда учился у меня грамоте. С укоризной глядел он на люльку и еще старательнее склонял голову над тетрадкой; сто потов спускал, как на пахоте, только бы удержать карандаш, который так и норовил выскользнуть из грубых пальцев.

«Не могут потолще сделать! Спица, а не карандаш!» — недовольно бормотал он.

А жена Арташа, не переставая, покачивала ногой люльку со своим отпрыском, чему-то улыбалась про себя и выстраивала в аккуратные рядки букву за буквой.

«Нива полегла, причина тому — град», — заливалась она, если что не ладилось.

Смеялась и бабушка Шогер у очага, ласково поглядывая на внука: «Ослепнуть мне, человеком будет!..»

Астг улыбалась грустно. Она тоже могла быть невестой и матерью…

Вернулся я, Астг

Над ущельем навис звездный шар. Где-то у Цицернаванка кричит сова. Сын подпаска Арташа Граче курит. Курит и смотрит на огни поселка, что выбросили красные ленты на реку…

Та река тоже была красная, сплошь красная от тысяч ракет в небе. А на берегу часть наша стояла, моя и подпаска Арташа. Мы уже были солдатами.

«Как они там, мои Граче и Мелик? — вздыхал Арташ.

Они тоже были солдатами, его сыновья. Только воевали на берегу другой реки. Арташ писал домой письма (одолел-таки грамоту). «Чтобы знали вы, я здоров и невредим. Чтобы знали, война идет», — писал он.

Мне так хотелось, чтобы он спросил об Астг. Но я не решался сказать ему об этом.

«От тебя поклон передать?..»

Я неопределенно пожимал плечами. Арташ смотрел на горящую землю и тяжело вздыхал.

«Жаль землю», — говорил он, чуть не плача.

Жаль, ох как жаль! От раскаленного ливня снарядов, падающих с неба, под тяжелыми гусеницами танков горели нескошенные нивы, горела и обращалась в пепел земля. И смотреть на нее, на горящую, мука мученическая.

Не только земля горела. И река за нашими спинами, и лес, и весь мир — все горело. Чего только не проносила мимо нас река: горящий хлеб, пылающие колыбели и… трупы. Много, ох как много трупов. Арташ, весь сжимаясь от ужаса, все только повторял: «Вай, вай…»

Неприятель обрушил новый удар на узкий плацдарм. Арташ застонал: «Куда они, проклятые, бьют, ведь здесь люди, люди! Вай, вай…»

Я тоже закричал: «Вай, вай…» — увидев пламенеющую кровь на груди Арташа.

Опаленная земля жжет ноги. Нет снега в горах, и дождя тоже нет. Как бык, свалившийся на колени и уткнувшийся в борозду от жажды и усталости, мычит земля: «Жажду — дайте воды».

Звоном бурной горной реки отдается в ушах голос Граче:

— Через два года эта земля утолит свою жажду.

Утолит? Что ж, потерпим. Два года — не срок!

Я не говорил Граче, что на фронте мы были вместе с его отцом. И бабушке Шогер не говорил. Она и по сию пору ждет возвращения сына. Ждет и надеется. Иной раз тяжело упрет ладони в колени и спросит: «Неужели ты не видел моего Арташа?»

Я молча качаю головой.

Сказать ей правду выше моих сил. Пусть ждет и надеется. Без веры ведь жить невозможно.

Осеннее утро. Мы с Граче стоим в опаленной мураве. Зев туннеля дышит прохладой.

На горизонте резанул молнией белый жеребец. А на нем чудо-всадница — моя Астг. За спиной развевается синяя шаль, словно крылья несут всадницу. Она уже совсем рядом. Смотрит гордо. Еще бы! На коне и крылата! Астг протягивает Граче кувшин.

— Вода из пропавшего родника, пей.

Граче приникает к горлышку и долго пьет.