Жаждущая земля. Три дня в августе

— Ты бы только обрадовался — никто бы воду не мутил. Ну давай строй баню.

Тракимас не верит своим ушам. Что он говорит? Откуда он знает?!

— Людям рот не заткнешь, можно сказать, для них все как на ладони.

— Юргис!..

Сенавайтис захлопывает дверцу и шлепает по обочине. Через разодранную штанину мелькает белый треугольник бедра.

Ключик дрожит в пальцах Тракимаса. Зажигание жужжит, двигатель не заводится. Наконец машина трогает с места и, погрузив Сенавайтиса в пепельную пыль, улетает. Тракимас отпирает контору, заходит в кабинет, грудью наваливается на стол. Сидит и смотрит перед собой — не на кипу бумаг, не на толстенные амбарные книги, — смотрит куда-то вдаль, ищет там концы оборванной нити. Надо связать ее, да так, чтоб узелок не торчал.

Рано утром позвонили из райцентра. «Римвидас, не хочу говорить, от кого слышал, но сведения верные…» — «Ну и не говори», — бросил Тракимас; он ненавидел сплетни. «Я не спрашиваю, что было у вас со Смалюконисом. Дело ваше. Но вчера вечером Смалюконис на дне рождения одного товарища сказал: «Да уж, выпестовали мы кадры — путаются под ногами вроде камней». И твою фамилию назвал». — «Ну знаешь, приятель! Бабам оставь эти «сказал-назвал». — «Дело твое. Я по дружбе предупредил». Тракимас швырнул трубку, сплюнул — портят настроение с самого утра. Глупости какие-то. «Сказал-назвал»! Хотел выбросить этот разговор из головы. Но сейчас в нем что-то как бы перевернулось. Разговор с Сенавайтисом (конечно, не стоило над ним смеяться: «Своим детям расскажи!») заставляет Тракимаса все взвесить заново. Не легко отобрать, что положить на одну чашу весов, а что — на другую. Нет, нет, главное — то, что нельзя уже делить — отнять там или добавить. Чего не может быть ни слишком много, ни слишком мало, а только в самый раз. Вот, вот, положи все на эти чаши. И что перевесит? Страх, что в твоем прошлом могут  ч т о - т о  найти? Что меньше получишь стройматериалов, удобрений? Что тебя не похвалят с трибуны, а зато всегда найдут за что поругать? Что же перевешивает, Тракимас? Вглядись хорошенько. Ведь не это, не это — главное. Есть же что-то… Огромное, настоящее, созданное не на один день и не на один вечер. Есть, Тракимас…

— Есть!

Смалюконис — не главный в районе, и завтра ты можешь постучаться в кабинет первого… Всегда он тебе помогал, выслушает и сейчас.

Тракимас вскакивает и, так и не вспомнив, зачем заглянул в контору, — вроде и было какое-то дело, — махнув рукой, уходит. Возвращается, бросает взгляд на барометр — ясно; вот и конец пастбищам да огородам, думает.

На крыльце обводит взглядом полуденную улицу. У автобусной остановки толпятся люди — одна молодежь. С чемоданами, разбухшими спортивными сумками и огромными авоськами, полными яблок. Обратно в город… Хоть плачь нужны два тракториста, а вот попробуй уломай… А почему Гуделюнас подпирает забор? Свесил голову, смотрит под ноги, никого не видит. И руки у него пустые, ждет кого-то.

Подъезжает автобус, люди кидаются к нему.

Кондукторша кричит: «Дайте сойти!» Вылезает бабенка, другая, проталкивается Гуделюнене, оправляет мятое платье, бросает взгляд на своего мужа и проходит мимо — гордая и прямая. Гуделюнас бредет за ней, как-то странно ногами перебирает, словно путы на них, едва успевает за женой. Интересно, кто подменяет его на складе? Может, все бросил и пришел встречать молодую жену? Вряд ли, он не махнет рукой на работу… хороший он человек… Видит и Крейвенасову Шаруне, которая отчаянно рвется к двери автобуса: откинув ладонью с лица распущенные волосы, ныряет в толпу, отпихнув локтем какую-то тетку; кажется, вот-вот по головам пойдет, ни на кого не посмотрит. Одного дерева побеги — и Миндаугас таким был. Ах, не начинай ты снова… И все-таки… Да, ты своими пальцами перелистаешь пожелтевшие страницы, отыщешь запись: «Дело Миндаугаса Крейвенаса» — и расскажешь все, что знаешь, о нем. И почему все это время молчал, расскажешь. Так надо, товарищ Тракимас. Нужна ясность. И уверенность. Для тебя. Для всех. Даже для старых Крейвенасов.

Уже садился в машину, когда услышал за спиной:

— Председатель!

Кричал, не слезая с велосипеда, почтальонов сын.

— Возьмите, председатель. Хорошо, что поймал.

Тракимас, не глядя, сует письмо в карман, трогает с места. Голова тяжелая, в ушах звон. Вытянуться бы теперь в тени на берегу озера да отдохнуть, забыть все — ни о чем не думать, хоть полчаса… хоть час… Но куда сбежишь от мыслей? Они вроде твоей тени. Ах, правда… письмо!