Жаждущая земля. Три дня в августе

Не пожаловал на свадьбу отца, хоть и получил телеграмму, не приехал на побывку; эти несколько дней пробродил по улицам Одессы, словно бездомный пес. Думал вообще не возвращаться после службы, но тяга родины пересилила; да и отца любил, соскучился по нему. Вернулся. Наслушался разговоров — и серьезных, и похабных шуток подвыпивших мужиков.

Дайнюс еще учился в школе, когда Зося стала работать в поселковом буфете. Веселое это было местечко. Если пьяного спрашивали: «Где был?», тот отвечал: «У Зоси». Мужья так и женам объясняли: «У Зоси опрокинул кружечку», «У Зоси соседа встретил», «У Зоси селедки достал». Все у Зоси да у Зоси. Когда умерла мать и Дайнюс уехал служить, отец зачастил в буфет. Брал бутылочку пива, долго тянул, украдкой поглядывал на Зосю. Иногда перекидывался с ней словом. А та со всеми ласковая была… В конце года нагрянула ревизия. Недостача — чуть ли не в три тысячи! Буфет закрыли, всех поклонников Зоси словно ветром сдуло. И вот однажды вечером, сказывают, пришел отец и, потоптавшись у двери, предложил: «Я расплачусь…» Нет, вначале он, наверно, обмолвился о беде, которая с ней стряслась, потом, пожалуй, намекнул, что она ему приглянулась, а он так одинок — трудно человеку одному. Зося слушала его, как родного отца, и молчала. А потом уж он, наверно, и предложил: «Я покрою эту недостачу, Зосяле». Может, еще что-то добавил, но Зося показала на дверь. Он ушел. Через два дня она явилась сама… И наверно, еще в тот самый день отец написал то письмо, ему, Дайнюсу.

И еще говорили… Когда родилась дочь, деревня, посчитав на пальцах месяцы и дни, решила: тоже недостача. Оно конечно, родятся и раньше сроку недоноски всякие. Но чтоб такая крупная семимесячная девочка, это уж увольте! Бабы, бывало, прямо в лицо удивятся: «И в кого эта девочка? Ни в отца, ни в мать…»

Зося нарекла дочку странным и святотатственным именем — Мадонна. Как бы плюнула этим именем всей деревне в лицо.

— Было там чего или нет, но твоя мачеха — молодец баба, старик может спать спокойно, — сказал как-то Варгала. А потом объяснил: они, мол, бились об заклад, изменяет Зося старику или нет. Нашлюнас на десять бутылок коньяка спорил — возьмет, мол, Зосю, и точка. А потом явился в механические мастерские с поцарапанной харей и сказал: «Вот жаба подколодная!..» — Любит старика, — убежденно сказал Варгала. — Такая мода нынче: до замужества гуляй, а вышла — завязала! Одним ключом отпирать.

Дайнюс старался не слушать.

А как-то, когда Зося собралась в город, отец упрекнул ее: мол, зачем носиться, сено в поле, другой раз съездишь… Зося выпятила грудь, подбоченилась и рубанула:

— Думаешь, раз купил меня за три тыщи, то и будешь держать на цепи?

Отец сгорбился и понурился, не выдержав Зосиного взгляда.

— Я тебя… из тюрьмы… вытащил, — пролепетал он.

— Из одной тюрьмы вытащил, да в другую посадил! Вот так!.. И заруби это на своем старом носу! Запомни раз и навсегда!

Дайнюс не сумел тогда заступиться за отца, сказать такое слово, чтобы Зосе стало стыдно. Он сам застыдился и бросился вон из избы.

И сейчас… и сейчас, наверно, у нее на кончике языка эти самые слова…

Без шести три… Опоздаю. Хотя тут недалеко, десять минут ходу.

— Езжай, Зосяле, — отец чуть не подавился куском; он виновато улыбается. — Сигареты поищи, если время будет. Тут «Примы» нету, а от других кашель душит.

Дайнюс выпивает стакан молока, встает. В соседней комнате перед зеркалом причесывается мачеха. Дайнюс нажимает на ручку двери.

— Мадонна пока у Марчюконисов побудет.

— Последний автобус… в десять приходит.

— Знаю! Да вряд ли успею. И суббота сегодня, в автобус не протолкнешься.

На дворе Дайнюс прислоняется спиной к углу дома; через рубашку чувствует, как нагрело солнце кирпичи. Деревца еще с кнутовище, тени не дают. Много лет пройдет, пока вырастут, и отец не дождется таких деревьев, как там, над озером… «Отец, — шепчет Дайнюс, — неужели ты слепой? Ты никогда не учил меня злу и сам не умел чинить зло другим, отец…»

Стучит вдалеке комбайн, и Дайнюс вздрагивает. Ровно три, а еще десять минут дороги… Надо спешить, надо… И все стоит напрягшись, ждет, когда же скрипнет дверь. Наконец-то… Медленно делает шаг-другой, подстраиваясь к отцу; вдвоем выходят на дорогу. Молчат. Отец с силой машет руками, несет отяжелевшее тело. Руки Дайнюса засунуты в карманы брюк, он на голову выше отца и в плечах шире. А может, просто отец сдал за последний год?

— Папа, — Дайнюс сглатывает слюну, — вам не тяжело на складе?

— Нет, мешки же не таскаем, механизация.

— Все равно… Пыль…

Отец машет рукой; смотрит на дорогу, но наверняка ничего не видит, перебирает ногами, словно загнанная кляча.

— Мне сюда, папа, — перескакивает канаву Дайнюс, — я спешу…

— Счастливо, сынок.

— Бывайте, папа…

Дайнюс бежит по жнивью.