Жди меня, когда небо окрасится в розовый

– Если ты и вправду не помнишь, то ты еще бо́льшая скотина, чем я думал. В любом случае говорю: это случилось четвертого февраля две тысячи четырнадцатого года. Гарри позвал тебя погулять по озеру, и ты из жалости согласился, потому что никто больше идти не хотел, вот вы и пошли. Там Гарри провалился под лед, и ты… ты… ты просто стоял и ничего не сделал! – Из-под век Адама неожиданно заблестели слезы, которые он тут же смахнул. – Я до сих пор не могу понять почему. Почему ты ничего не сделал? Ты мне не сказал тогда. Просто стоял, опять тупо стоял и пустым взглядом пялился, неспособный промолвить хоть слово. Сейчас, я погляжу, у тебя взгляд не пустой. И сам ты другой… Знай, я жду объяснений.

– Я же сказал, надолго не задерживаю. – Я будто бы пропустил его слова мимо ушей. – Можешь идти.

– Куда идти, ты, скотина?!

Он резко встал и врезал мне по лицу со всей дури.

Только не сразу я начал всё осознавать. Лишь после этого тяжелого удара к мозгу поступила информация: я ничего не сделал – и Гарри погиб. Вмиг воспоминания четырехгодичной давности прилетели на ум. В моем прежнем мире в тот самый день на том самом озере были не только я и Гарри. С нами находилась еще одна юная особа. И благодаря ей я не отступился. Благодаря Мирай Гарри был спасен. Однако в этом же мире…

После удара Адама меня словно что-то еще ударило, да с силой гораздо большей – очередное видение. Да причем теперь настолько качественное и ясное, что я уж было подумал о сиюсекундном перемещении во времени и пространстве.

* * *

Я стою на том самом шатком льду, некогда казавшемся обманчиво плотным. Передо мной – дыра, небрежная прорубь; а в ней плескается беспокойная вода. В воде же – Гарри, мой давний друг. И вокруг – никого. Только свинцовое небо да пугающие голые деревья – свидетели моего непонятного оцепенения и бултыханий утопающего. Со стороны себя не видя, я четко осознавал, какой взгляд был устремлен в ту дыру. То был взгляд, исполненный невообразимого ужаса и переживания. А внутри неистово стучащее сердце, обволакиваемое леденящим онемением, будто бы роптало с каждым ударом: «Трус. Трус. Трус. Трус. Трус!» Мозг между тем твердил, тараторя: «Спасай, спасай, спасай, спасай, спасай!» Но я стоял изваянием, и с каждым мгновением глаза мои смотрели всё более и более холодно, пока не пришло резкое воодушевление, впрочем, совсем нерадостное: «Гарри утонул!» Вот тогда с меня точно оковы сорвали – и я пал ниц у самого края дыры и чуть сам в нее не провалился. Слёз не было, они попросту еще не успели подступить, но разум и сердце уже понимали: это мой провал[24]. Эта мысль тотчас же крепко осела у меня в мозгу и принялась пронзать его, как лезвие клинка. Взор помутнел, всё существо мое начало заполнять скорое отчаяние – такое холодное и в то же время такое нежное и сладкое, готовое усыпить в любую секунду. «Как так вышло?..» – успеваю пролепетать я, продолжая глядеть на темную воду в проруби, прежде чем первая влага сходит с моих век. И эта вода в какой-то момент словно заполняет мои легкие, отчего становится тяжело дышать. Дыхание учащается, однако кислород будто не поступает в мозг. Еще миг – и я впаду в темное забытье. Еще мгновение, и…

– Ненавижу тебя, сукин ты сын! – раздался резкий окрик. Я опомнился.

– А? Что это… что за черт опять?!

Я вскочил посреди «комнаты наслаждения» и трусливо, точно в припадке, отстранился от Адама. Такая моя реакция его слегка обескуражила.

– Что с тобой, черт возьми?

– Я… я будто бы в осознанный сон попал.

– А? – Он помотал головой, закусив губу. – Мне плевать. Отвечай, почему ты не помог Гарри тем днем?!

Вновь меня сковало льдом, внутри разжегся огонь неописуемой силы, точно как в прежнем воспоминании. Это – последнее, окончательное осознание всей ситуации. В этом мире Рэй Хэмфри убил Гарри Фоксуэлла. В самом деле убил. Лишил жизни своим бездействием, своей слабостью и трусостью. Позор мне. «Позор мне? – подумал я, слабо приоткрыв рот. – Но это же… не я сделал».

Говорить Адаму о том, что я не тот Рэй, никого не трогал и вообще, между прочим, святой Пегас белоснежной красоты, – никак не покатит. Он не Мирай, к тому же доказать это я никоим образом не смогу, а ему-то в таком состоянии сейчас абсолютно не до этого. Только вот «подыгрывать» этой реальности тоже не хотелось. Возник дичайший диссонанс, от которого нестерпимо засосало под ложечкой. Ну кто согласится на такие жестокие психологические игры с самим собой? «Ну же, Рэй, думай! В школе тебя к такому не готовили, да и в институте тоже… Адаптируйся, скорее!»

Кое-как не рассыпавшись на атомы и собравшись с мыслями, я расплел язык, заставив губы выдавить на болезненно-бледном лице хоть какую-то ужимку:

– Адам, слушай, тогда я… просто не успел.

– Что?

– Я стоял на берегу озера, в то время как Гарри провалился в ярдах пятидесяти. Когда я подоспел, он уже был… мертв.