Желание

– Нам надо идти, – говорит Реми и выводит нас из бального зала через одну из боковых дверей, рядом с которой не толпятся зрители. Флинт и Вендер идут сзади.

– Куда мы идем? – спрашивает Флинт, но Реми не отвечает.

Когда мы выходим из зала и оказываемся в одном из коридоров, я понимаю, почему он молчал. Харон пытается ускользнуть. Вот гад.

– Я знаю, что сейчас уже поздно и тебе пора баиньки, – говорит Реми, когда мы догоняем его, – но нам надо закончить кое-какие дела.

Харон поворачивается, и в глазах его я вижу досаду.

– Должен сказать, что это было неожиданно.

– Как и то, что ты сбросил нас на ринг, где нас поджидали двое великанов, жаждущих крови, – парирую я. – Но думаю, нам всем нужно уметь приспосабливаться.

Он окидывает меня взглядом с головы до ног.

– Похоже, ты не так проста, как кажешься на первый взгляд. – Судя по отвращению, написанному на его лице, это ему не по вкусу.

– Уговор есть уговор, – говорит ему Реми.

– Да, я знаю, что уговор есть уговор. – Он передразнивает выговор Реми. – Я просто шел в кабинет, чтобы заняться приготовлениями.

– Какими такими приготовлениями? – раскатистым басом спрашивает Вендер. – Наши победили, и бой был честным. Ты должен нас отпустить.

– Я никому ничего не должен, – огрызается Харон. – Это я здесь главный, а не ты. И это я решаю, кто выйдет из тюрьмы.

– В этом-то и фишка, да? – говорю я, сложив руки на груди. – Никто никогда не выходит отсюда, не так ли? Ты заставляешь их проходить через Каземат, потому что это делает их покорными. Затем, когда до них наконец доходит, что никому здесь не светит искупить свои грехи, им приходится разживаться деньгами, чтобы выкупить свою свободу, что, на мой взгляд, дурно пахнет, но что поделаешь. Ведь это твоя тюрьма.

Я небрежно машу руками, словно говоря, что это пустяки – что вся эта ситуация и то, что он эксплуатирует заключенных, за которых отвечает, это совсем не гнусно, что это не одна из самых отвратительных вещей, которые мне доводилось видеть или о которых доводилось слышать.

– А затем, когда они отдают тебе свои деньги, ты принуждаешь их сразиться с великанами, которых они не могут победить и которые убивают их – и при этом продолжаешь брать деньги у Сайруса и один бог знает у кого еще, чтобы держать в тюрьме людей, которым здесь вообще нечего делать.

– К чему ты клонишь? – рычит он.

– К тому, что ты можешь заявлять, будто твое слово нерушимо, но на самом деле твое слово не стоит ни гроша.

– Это неправда! – говорит он, и на секунду мне кажется, что сейчас он бросится на пол прямо посреди этого коридора и начнет в ярости кричать и сучить ногами. Он и правда топает ногой. – Мое слово нерушимо. Оно всегда было свято.

– Потому что ты так говоришь? – не унимаюсь я. Я понимаю, что мне следовало бы заткнуться, понимаю, что, скорее всего, от этого все станет хуже, но я слишком зла из-за того, что моя судьба – и судьба моих друзей – находится в руках этого маленького сопляка без совести и чести.

– Потому что это правда! – вопит он.

– Тогда выполни уговор, – говорит Хадсон.

Харон не хочет этого делать – у него на лице написано, что он собирался оставить нас здесь, где сможет и дальше мучить в отместку за то, что мы сорвали его тщательно продуманный план. Потому что если он позволит нам выйти на свободу, то ему придется иметь дело с Сайрусом и кто знает с кем еще.

– Ты же понимаешь, что, если ты оставишь нас здесь, мы не станем молчать? – добавляет Флинт. – Я расскажу всем в Гексагоне, что мы узнали. И что ты сделаешь? Пошлешь своих вендиго, чтобы они разорвали на куски кронпринца драконов за то, что он рассказывает всем, что твои правила – это туфта? Что ж, желаю удачи.

Харон смотрит нам в глаза, и на его челюсти ходят желваки.

– Хорошо. Я выведу вас отсюда. Дайте мне связаться с моими охранниками и сообщить им, что мы идем. После этого мы выйдем.

Наконец-то. Меня охватывает облегчение. Я все еще зла и буду злиться долго, но я готова убраться отсюда. Готова добыть Корону и покончить с Сайрусом раз и навсегда.

Меня подгоняют мысли о нем и о неизбежной войне. Но до этого нам надо сделать еще кое-что.

– Прежде чем мы уйдем, ты должен снять с нас эти браслеты, – говорю я Харону, вытянув руку. Я уже чувствую радость, заполняющую ту пустоту, которая образовалась во мне, когда меня лишили моей магической силы. Я знала, что мне ее недостает, знала, что утратила важную часть себя, но пока я не позволяла себе думать, что обрету ее вновь, мне было невдомек, насколько мне не хватает моей горгульи.

Да, несколько месяцев назад мне было от этого не по себе, но с тех пор я привыкла и к тому, что я умею летать, и к тому, что мне доступна магия стихий, и к тому, что я могу направлять магическую силу. Мне не терпится снова ощутить мои крылья – и я никогда больше не стану жаловаться, что от них у меня болит спина.

Харон хохочет во все горло.

– Прости, мне очень жаль, – отвечает он тоном, который ясно говорит, что ему совсем не жаль. – Насчет этого уговора не было.

– Мы договорились о том, что ты вернешь нам нашу свободу! – восклицает Флинт.