Желания требуют жертв

Сегодня Ася была настроена несколько лирически. Жаль, что она никогда не умела писать стихи. Что-то ей подсказывало, что именно в таком состоянии и должна рождаться строка. Досадно, что она не владеет пером и вдохновение не подталкивает её руку к бумаге, ибо всё остальное для стихосложения у неё есть. А именно: она одинока, влюблена, ну или почти влюблена, в молодого мужчину, слегка сентиментальна, совсем чуть-чуть, что и говорить, немного истерична, как и положено взрослым одиноким женщинам, и от пары-тройки бокалов сухого мартини или рюмки водки среди ночи не откажется.

Ася нехотя поднялась, закрыла окно, чтобы избавить своего юного возлюбленного от городских бензиновых испарений, которые поутру просачивались с улицы в спальню вместо полагающегося свежего воздуха. С некоторым недоумением она взглянула на кактусы, то ли украшающие, то ли безобразящие её подоконник, словно видела их впервые, и тут же трезво рассудила избавиться от всех этих сомнительной красоты колючек, дабы, Боже упаси, не походить на флоберовскую Эмму Бовари.

Пройдясь по спальне, она вновь оказалась рядом с ничего не подозревающем о своей тяжёлой мужской участи, мирно спящим Сержем Романовским. Ася намеренно стащила с Сержа угол одеяла, чтобы вслед за широкой спиной выглянула узкая мужская талия. Потом очень медленно Ася изогнулась в знак удовольствия, как сиамская кошка, объевшаяся чужих, зато очень вкусных сливок, вытягивая вперёд невероятно длинные ноги. Теперь уже с нежным презрением она взглянула на обнажённую спину и талию Сержа, резко втянула носом воздух с едва уловимым его запахом и радостно перевела взгляд на растерзанную ночным безумным пожаром постель. Ну что же, прекрасное начало дня!

XXVI

Вы прекрасно выглядите, Ивета Георгиевна, — с энтузиазмом сказал старый Кантор, вновь подходя к стойке закулисного буфета.

— Что вы себе позволяете? Что за майсы[16], любезнейший? — резковато отозвалась буфетчица, поворачиваясь к нему.

На мгновение Петру Александровичу стало стыдно за своё притворство, но ему было нужно задать Ивете пару вопросов. Да и с чего, собственно говоря, начинать разговор с приличной дамой, если не с комплиментов, пусть и неискренних.

— Знаете, любезнейший, — заявила она, — в наше время мужчины говорят комплименты женщине не для того, чтобы выразить своё восхищение, а чтобы как-то начать разговор. Так я вам скажу: я иногда смотрюсь в зеркало. И что я там вижу? О-о-о… Но аз ох-н-вэй. Многим женщинам кажется, что если мужчина говорит им комплименты, так он так-таки и считает. Как вам это? А?

Пётр Кантор ещё в прошлый раз заметил, как Ивета Георгиевна переходила от одной формы речи к другой. Включала и выключала акцент, точно радио. Да, здесь все артисты, и все играют роль. Или не все? Кто-то всё равно рано или поздно проговорится. Впрочем, он ни на что особенно не рассчитывал.

— Сожалею, если разочаровал вас, — как можно нейтральнее начал Кантор, — но вот в прошлый мой визит вы подробно описали саму Милену Соловьёву, но ни словом не обмолвились о её личной жизни. Какие у неё были отношения с противоположным полом, в театре, разумеется?

— Я думаю, у многих при виде неё сердце начинало биться сильнее, но несчастную Милену это оставляло равнодушной. Ваш внук Платон вам об этом лучше расскажет.

Старый Кантор заметно растерялся — разговор оборвался не начавшись. Он стоял с недоумевающим видом, прислушиваясь к внутреннему голосу, но тот, как назло, молчал.

— Ивета Георгиевна, — пробормотал наконец Кантор, — вы человек наблюдательный и тонко чувствующий. Скажите, не сталкивались ли вы с чем-нибудь необычным, нетипичным в последнее время?

— Не собираюсь раскрывать ничьих тайн, — Ивета словно начала оправдываться, — скажу лишь то, что всем известно. Не так давно я оказалась случайной свидетельницей одной, как вы выразились, нетипичной ситуации. Милена и Вадим Лебешинский, наш худрук, устроили много шума. Это был настоящий скандал. Да-да, я сама слышала, когда шла по коридору мимо его кабинета. Я не очень разобрала о чём идёт речь, но он страшно кричал на Милену, а это как раз не в его духе, на него это не похоже.

— Вы подслушивали? — игриво, совсем как школьник, поинтересовался Пётр Александрович. — Вам, вероятно, не говорили в детстве, что подслушивать некрасиво?

— Ха, притушите ваши глазки, любезнейший. И я запрещаю вам разговаривать со мной таким тоном, а остановилась я лишь потому, что речь у них шла не о работе. Это всего лишь любопытство, но оно абсолютно бескорыстно, уверяю вас. Лебешинский кричал как резаный, что не собирается выворачиваться наизнанку ради прихотей двух маразматичек, молодой и старой. Человека либо одаривают, либо нет, и условия здесь неуместны. Ещё орал, что не желает быть запуганным, и пусть они обе катятся ко всем чертям вместе с их грёбаными деньгами. Да-да, именно так и сказал: «грёбаными деньгами», а для него это несвойственно, он исключительно вежлив.

— То есть вы хотите сказать, речь шла о каких-то деньгах, не имеющих отношения к театру? — игриво-хитрое выражение сошло с его старого лица.