Желания требуют жертв

— Вы позволите присесть, Софья Павловна? — тихо проговорил старик.

— О, разумеется, прошу вас, располагайтесь, — Соня указала на стул, стоящий по соседству с её чёрным бокастым «стейнвеем».

— Вадим Петрович и Милена всерьёз недолюбливали друг друга и всячески старались скрыть своё родство, пусть и дальнее, — вновь заговорила Соня с интересом охотничьей собаки, почуявшей, что в кустах кто-то притаился, причём неважно кто. У неё даже порозовело лицо в цвет терракотового костюма и азартно заблестели глаза.

— Справедливости ради могу добавить, что об этом почти никто и не знал, да они и сами, кажется, давным-давно об этом позабыли, если бы бабка Зоя со своим завещанием им не напомнила. Видите ли, никто не знает, каким образом этой женщине, не будучи замужем, удалось скопить столько денег.

— Простите мою бестактность, Софья Павловна, но о какой всё- таки цифре идёт речь, как вы полагаете?

— Понятия не имею, — как маленькая девочка, передёрнула плечами Соня. — Положим, серьги, по очень приблизительным оценкам, стоимостью в два миллиона долларов, или чуть больше, ей в своё время подарила сама Кшесинская, но, помимо этого, имеется солидный счёт в Швейцарском банке и не очень скромный домик в пригороде Парижа. Это же целая куча денег. Совсем неплохо для одинокой старушки. Не правда ли?

— Софья Павловна, а из-за чего они недолюбливали друг друга, как вы полагаете?

— Два лидера, — тут она иронично ухмыльнулась, — два лидера, занимающие доминирующее положение. Милена была точной копией своей прабабки Зои Лебешинской, да и Вадим Петрович слеплен из того же теста. И дед, и отец его были дирижёрами в академических театрах, — дирижёрами, заметьте, с большой буквы, умеющими извлечь из оркестра любые краски. Вадим вырос в театре, он сросся с ним, как и Милена, как и все их предшествующие поколения. Открытой агрессии в отношении друг друга они, конечно же, не проявляли, но…

— Стоп, я ничего не понял, в данном случае речь ведь не идёт о доминировании-подчинении, иерархических отношениях и прочих родственно-рабочих глупостях. Деньги, Софья Павловна, это ведь совсем иная, совсем иная субстанция, не так ли? Двое внуков унаследовали огромное состояние поровну. Ну и очень хорошо, и прекрасно, ну и замечательно. Из-за чего же им здесь-то конфликтовать?

— Совсем не хочется прослыть сплетницей и интриганкой, — сказала Соня проникновенно, — но, Пётр Александрович, поговаривают, что малютка Милена угрожала Вадиму Лебешинскому лишением наследства. И непонятно, насколько серьёзными были её намерения.

— Вот тебе и раз, — ни к селу ни к городу сказал старый Кантор, — то есть как это угрожала лишением наследства?

— А вот так. Угрожала, да и всё. Милена иногда ядовито хихикала и говорила Вадиму Петровичу, что как-нибудь непременно поведает их общей бриллиантовой старушке о любовных пристрастиях её многообожаемого внучка. Наша прелестная балетная малютка злобно хохотала прямо в кабинете у Вадима Петровича, словно человек, выросший вне культуры, и при этом красочно описывала, как завещание тут же будет изъято и составлено новое, исключительно в её пользу. Вот так-то! Бабушка хоть и испытывала искреннюю привязанность к своему любимцу, но избегнуть разочарования ей, скорее всего, никак не удастся, а потому путь к наследству может быть отрезан для Вадима Петровича раз и навсегда.

Соня Романовская говорила как заведённая, явно афишируя свой откровенный интерес в этом странном деле, и даже не прикрывалась правилами хорошего тона.

— Очаровательной Зое Фёдоровне, несмотря на все её долгие годы излишеств и праздной пресыщенности, удалось-таки дожить до глубокой старости. Ей стукнуло много, очень много лет, и она была не слишком здорова. Вадим знал это, он ездил к ней в больницу, и знал, что она тяжело больна. Я тоже иногда её навещала, так, по старой дружбе… Одна из дежурных медсестёр мне сказала, что Вадим Петрович долго сидел у Зоиной постели, а когда ушёл, та осталась лежать без сознания. Он знал, повторяю, знал, что бабушка умирает. И это произошло, это случилось, она умерла ровно через сутки после его визита, а спустя ещё одни сутки Милена Соловьёва была отравлена этими самыми гликозидами.

— Дьявольщина, — задумчиво произнёс Пётр Кантор.

— У Вадима непростая судьба, — продолжала Соня, глядя прямо в глаза собеседнику, — как бы это сказать, он слишком издёрган жизнью. Вы понимаете, о чём я говорю?

— По совести сказать, Софья Павловна, не совсем.