Желчный Ангел

– Сережааа! Сереженькааа!

Уже теплее. Сознание, вырубленное наркозом, отреагировало на ласковое детское имя и попыталось прорваться из небытия в реальность. Словно погруженное на дно болота, оно всплыло к поверхности, сделало вязкий вдох, уцепилось за корягу и начало вытаскивать из трясины ватное туловище и бесчувственные ноги.

– Сергуня-а-а!

А так звала его мама. Прямо из форточки кричала на всю вселенную: «Сергуня-а-а, домой!» Это означало, что на кухне стоит тарелка с пюре и двумя куриными котлетами, кисель с пленочкой наверху – фу, гадость! – и суфле из черной смородины. Все – исключительно нежирное, диетическое, приготовленное по брошюре А. Червонского «Стол № 5. Руководство для пациентов, страдающих заболеваниями желудочно-кишечного тракта».

Да, он, Сережа Греков, страдал этими чертовыми заболеваниями начиная с самого рождения. И все было зафиксировано в десяти толстенных карточках из детской поликлиники. Для сравнения: у одноклассника Васи Жукова такая карточка была лишь одна – тощая, как курица в продуктовом. И запись в ней красовалась единственная – «ОРЗ». ОРЗ, вашу мать! Одно ОРЗ в пятом классе!

Сережина мама лила слезы. О больничных талмудах сына говорила: «Моя “Война и мир”, моя “Сага о Форсайтах”, моя “Одиссея”». Вся ее жизнь прошла в очередях к кабинетам гастроэнтерологов и штудировании «Большой медицинской энциклопедии» в двадцати девяти томах. Число печатей на маминых бесконечных больничных по уходу за ребенком было соизмеримо с количеством навешанных на Сережу диагнозов. Его смотрели все – от участковых врачей до светил медицины. И каждый выносил очередной вердикт, опровергающий предыдущие. Лечение, впрочем, не приносило никакого результата.

– Серый! Просыпайся!

Опаньки! На кличку «Серый» он открыл глаза, и крупная керамическая плитка на потолке, покружив в воздухе, вонзилась в живот, вызвав мучительную боль. Сознание практически выбралось из болота и хрупкой Настенькой из сказки «Морозко» дрожало на лютом холоде в ожидании чудотворного деда.

Хирургическая сестра, увидев, что пациент отреагировал на имя, наклонила над ним лицо и прямо в ухо прошептала:

– Серый, очнись!

Сергей Петрович вытаращился на нее и негнущимися губами спросил:

– Откуда знаешь, что я – Серый?

Так называла его только Мира. Именно эти слова – «Серый, очнись!» – говорила всякий раз, когда Сергей Петрович нес мечтательную дичь.

Медсестра улыбнулась и обратилась к другому пациенту, которого только что вывезли из соседней операционной в предбанник:

– Иннокентий Иванович, просыпайтесь! … Иннокентий! … Кеша! … Кешенька!!!

Оттаявшим мозгом Сергей Петрович начал понимать тактику медработников: они в стремлении стряхнуть с больного наркоз постепенно уменьшали его имя – от напыщенно-взрослого до пушисто-детского, привычного, родного. И, как сказали бы психологи, находили «ключ, на который отзывалось подсознание».

Наконец стучащего зубами от холода Сергея Петровича укрыли вторым одеялом и на каталке повезли в палату. Оперированным животом он чувствовал каждую кочку, каждый шов, каждую песчинку на поверхности линолеума и мучительно стонал.

– Сделайте что-нибудь, больно, – молил людей в белых халатах.

– Ща придет нарколог, всадит укол, мультики посмотришь, – пообещали те.

Через десять минут в палату действительно вкатилась тетя с небольшой тележкой и строго спросила:

– Сергей Петрович Греков?

– Да…

– Восемнадцать исполнилось?

– Да уж сорокет. Вы хотите предложить мне сигару и коньячок? – из последних сил попытался пошутить он.

– Так, хорошо, – резюмировала тетя. – Пациент в сознании.

Она резко откинула одеяло и молниеносно воткнула в плечо шприц.

– Отдыхайте. Сейчас боль утихнет. – И выкатилась со своей таратайкой прочь.

Через пару минут на белой стене перед Сергеем Петровичем вспыхнуло пламя. От него концентрическими кругами разбежались разноцветные брызги, превратились в облака и радугу, какими обычно какают розовые единороги и любимые девушки в представлении мечтательных прыщавых юнцов.

Сережа блаженно заулыбался и отошел в дрему. Мучительная боль от свежеотсеченного органа стала мягкой и пристроилась рядышком на одно из переливчатых облаков.

Наркотический сон прервал хирург. Он открыл дверь одиночной палаты и нарочито весело спросил:

– Ну, как самочувствие, Сергей Петрович?

– Как будто меня прооперировали, – вяло ответил пациент.

– Хо-ро-шо! Очень хорошо! Как болевой синдром?

– После чудо-укольчика значительно лучше.

– Понятно-понятно, тримеперидин – хорошая штука.

Хирург был странно взволнован. Синяя шапочка сбилась на левую сторону головы, из-под нее вихром торчали вспотевшие волосы. Даже сквозь пресловутый тримеперидин Сергей Петрович заметил, что врач держался иначе, чем ДО операции. Тогда он был вальяжным, богемным, чуть отстраненным. Сейчас – прибитым и заискивающим, как нерадивый школьник у доски.

– Скажите… – замялся медик, – вы, случайно, ничего не потеряли?

– Кроме желчного пузыря, который вы, Вадим Семеныч, сами же и вырезали, ничего, – попытался улыбнуться Сергей Петрович.