Желев Ж. Фашизм. Тоталитарное государство. 1991

Эта последняя фраза говорит больше, чем тома абстрактных размышлений по поводу интересующей нас темы. В ней явно выражена главная правовая особенность тоталитарной системы «фашистская партия стоит над законами государства, а ее члены и организации не подчинены юрисдикции государства. В условиях тоталитарного государства суд это всего лишь орган фашистской партии, обязанный выполнять ее волю. Во-первых, судьи члены партии, во-вторых, не т независимой от фашистской партии печати. Юрист в фашистском государстве сознает, что останется на ответственном государственном посту лишь до тех пор, пока активно поддерживает режим.

То, что в органах «юстиции» хотя и очень редко, но оказывались беспартийные (не члены нацистской партии), не меняет сути дела. Такие люди обычно старались еще пуще национал-социалистов, и их раболепие перед режимом оборачивалось еще большими жестокостями.

«Ответственный партийный руководитель» (гаулейтер или крейслейтер) мої влиять на судебный процесс или прекратить его. особенно после 1938 года. Если подсудимый являлся членом фашистской партии, имел политические заслуги перед ней, и если руководство партии считало, чю подсудимый должен быть оправдан, соот ветствующий приговор часто диктовался судье но телефону. Что касается объективности, она не более чем «предрассудок формально-либерального права». И наконец, юрист помнил слова министра юстиции Керля: «Предрассудок формально-либерального права заключается в том, что кумиром юстиции должна быть объективность. В этом источник отчуждения между народом и юстицией, в котором в конце концов всегда виновна юстиция. Ибо что такое объективность в момент , когда парод борется за свое существование?

Ведома ли объективность солдату, который воюет, ведома ли она армии, которая побеждает? У сол-

дата и армии только одно соображение, только один вопрос: как спасти свободу и честі,, как спасти нацию?

И потому само собой разумеется, что юстиция народа, который борется не на жизнь, а на смерть, не может благоговеть перед мертвой объективностью. Мероприятия суда, прокуратуры и адвокатуры должны быть продиктованы исключительно одним этим соображением.

Нс беспринципной объективностью, означающей застой, косность, отчуждение народа, — нет, все действия, все мероприятия коллектива как единого целого и отдельной личности должны быть подчинены насущным надеждам народа, нации» (58—263).

Перед нами основной принцип юстиции любого фашистского государства: попрание объективности, ее подмена идеологией фашистской партии.

Приведенная цитата все же относится к начальному периоду нацистского режима, когда грубое попрание принципа объективности в сознании многих национал-социалистов связывалось с «исторической» необходимостью, с великими целями их «революции». К концу рейха отношение к этому элементарному требованию любой юстиции становится иезуитским, циничным. В передовой статье журнала «Дас Рейх» (официоз Геббельса) за 1942 год читаем: «Чем больше судья тяготеет к идеям национал-социализма, гем объективнее и справедливее будут вынесенные им приговоры» (159 368).

б) Идеология фашистской партии становится официальной государственной идеологией

Наивно думать, что единст во фашистской парт ии и государства исчерпывается срастанием их аппаратов. Оно имеет более широкий диапазон и охватывает идеологическую сферу. Идеология фашистской партии, строящей государство по своему образу и подобию, передается государству и таким образом становится государственной идеологией. И эт о происходит так же просто, как просто партийное знамя НСДАП (красный флаг со свастикой в центре) стало государственным флагом Германии.

Так как в данном случае речь идет об идеологии монопольно правящей партии, она не может быть иной кроме как монопольно господствующей, исключающей конкуренцию отличных от нее идеологий и взглядов. А узаконенная монополия фашизма в идеологии неизбежно перерастает в воинствующий фанатизм и мракобесие.

«Когда преследуются определенные цели, — заявляет Гитлер, — тех, кто выступает против них, необходимо истребить» (155—163). Геббельс также категорически отрицал право на существование любого мнения, отличного от национал-социалистского. «Как национал-социалисты мы убеждены, что мы правы. Следовательно, мы не можем терпеть, чтобы кто-нибудь другой тоже утверждал, что он прав, ибо это означало бы, что и он гоже национал-социалист, а если он не национал-социалист, значит, он не прав» (155—157).