Железная маска Шлиссельбурга

Иван Антонович прошелся по камере — делать было нечего, только ходить вдоль и поперек. Десять шагов от двери до ширмы, и семь шагов от «окна» до иконы, причем два угла были заняты печью и «отхожим местом». Хорошо, что в камере после уборки, стало намного лучше жить — «парашу» с утра сменили, в это время он стоял за ширмой, пока служитель не вынес кадушку, и не вернул ее обратно ополоснутой. Потом был «туалет» — мытье лица и чистка зубов мелом, полотенцем послужил кусок белого полотна. И такая предупредительность надзирателей, их желание выполнять все просьбы арестанта, изрядно настораживала. Да и не могло быть сейчас иначе — вначале насмешки и издевательства, нарочито хамское поведение и тут, как по мановению волшебной палочки все изменилось — желание угодить узнику, ни в чем ему не перечить.

«Могут ли на берегу Нила лежать «ласковые крокодилы», которым так хочется доверять и любить при этом?!

Вот то-то и оно! Они боятся меня до дрожи. Именно меня, а не того узника, что был еще вчера. А испуганы вы потому, что не понимаете произошедшего. И не знаете чего ожидать от царицы — или похвалит и наградит, либо, наоборот, «уберут» как опасных свидетелей. Близ трона — близ огня, не согреет, так опалишься!

Аксиома древняя, ее русские понимают на подсознательном уровне. Хоть и тянет их к владычеству постоянно — ощущение власти над людьми ведь намного сильнее любви, от него дурманит голову больше, чем от водки или наркотиков. Редкий человек устоит перед соблазном отведать этого варева, не понимая, что оно является адским. И потому, что известно, куда ведет дорога, вымощенная благими пожеланиями!»

— Позвольте накрывать на стол?

Дверь в каземат отворилась, и вошел Власьев, держа в руках две чашки. Иван Антонович кивнул, хотя его согласия не требовалось. Хотя нет, он мог в любую секунду отказаться от еды, и тогда надзиратели бы просто удалились, чтобы сожрать «царское угощение» в кордегардии. Но предоставлять им такого удовольствия их арестант не собирался — в желудке у него пронзительно урчало от голода после более чем суточного «поста».

— Уи, мон шер ами, — отозвался Никритин, — компрену ву?

Увидев совершенно растерявшиеся лица надзирателей, Иван Антонович, посмеиваясь в душе, пояснил ледяным тоном, с совершенно непроницаемым лицом:

— Я сказал вам, господин капитан, на французском языке. На нем в Европе говорит все дворянское сословие. Не знать этого языка признак дурных манер — только на нем говорят в хорошем обществе. То, что я произнес минуту назад на русском языке, на котором говорим мы с вами всегда, дословно звучит так — «Да, мой дорогой друг. Понимаете?»

Власьев с Чекиным переглянулись, в их глазах темной волной плескалась жуткая тоска. Никритин их хорошо понимал — жили, не тужили, охраняли не видевшего белый свет арестанта, над которым чувствовали свое полное превосходство, хотя прекрасно знали, что тот свергнутый с престола малолетний император. А тут его внезапное преображение, появившаяся ниоткуда образованность, да еще письмо написал на незнаемых языках самой «матушке-царице». Да тут страх от пяток до макушек продерет — ведь загадочное и непонятное всегда пугает невежественного человека, заставляет его проявлять осторожность и даже трусость.

«Боитесь вы меня, ребята. Сильно опасаетесь собственного арестанта, потому что не знаете своего будущего — то ли золотом осыплют, то ли голову с плеч снесут топором. Могу вас утешить — именно последний, самый печальный вариант с вами и произойдет, к этому я приложу все усилия — то будет достойной расплатой!

И все потому, что иностранные языки учить надо, бестолочи, прочитать депешу, и лишь потом отправлять ее Катьке с гонцом. А сейчас я вам начну головы дурить основательно — нужно вас ошарашить, развернуть перед вами блестящие перспективы, что как морковка перед носом осла. Нельзя давать вам время на раздумья — у людей такого типа, как вы, очень сильная от природы интуиция с развитым инстинктом самосохранения. Так что пятой точкой можете ощутить перспективы, а потому лоха перед «разводом» необходимо расслабить, внушить ему чувство величайшего выигрыша, и потом быстро обернуть его из куля в рогожу».

— Битте, герр официрен, — Никритин рукою указал на стол стоявшим в ступоре от его слов надзирателям — от чашек в их руках исходил легкий парок. Именно его вид вызвал новый приступ голодного урчания в желудке, словно пса, что ухватил косточку. А потому Иван Антонович властным командирским голосом рявкнул:

— Шнелль, майн либен камераден, шнелль!

Немецкий язык оказался немного знаком служителям Тайной экспедиции — что не удивительно — в русской армии хватало офицеров из остзейских немцев, да и разговоры часто велись именно на «дойче». Да и командный состав со времен Анны Иоанновны был сплошь из германских земель выходцами. Фельдмаршала Миниха для примера взять можно, сделавшего головокружительную карьеру, венцом которой стал арест Бирона и почти годовое правление при регентше Анне Леопольдовне.