Железные души

Мымрог, кстати, обещал, что, если я ещё раз дёру дам, отправит меня в поля. А это верная смерть через год, от силы, полтора. Пыльца… Те, кто там работают, апатичны, безвольны. Если их на обед не позвать, так и будут сидеть, глядя в одну точку, и поесть забудут. А за год пыльца лёгкие сжигает до самых рёбер. В общем, ничего хорошего.

Наконец в бараке все угомонились. Натрудились за день. Это я на привилегированном положении – с утра до вечера на инструменте бренчу, а им зачастую и присесть некогда.

Я полежал ещё, считая в уме до тысячи. Это где-то пятнадцать минут получается. Встал. Замер. Так, никто не шевелится, значит, не заметили. Постоял в темноте. Видно не очень, но глаза всё-таки привыкли, так что пошёл. Здесь, в углу, у меня заначка – корзина, а в ней килограмм сорок камней. А ещё колёсико на верёвочке.

Кое-как забираюсь по столбу, упираясь ногами в стену. Попробуйте влезть, когда на шее такая загогулина болтается. Весь запыхался, но стараюсь ползти бесшумно. Если получится – можно смело в ряды ниндзя принимать. Запыхался, руки-ноги дрожат, но я наверху. Даже не знаю, сколько времени я карабкался. Сижу, отдыхаю. Наконец, привязал колёсико. Я просунул в него палку, а её саму уже примотал к стропилу, или как там эта конструкция называется. В общем, висит колесо. Продеваю верёвку и, держась за неё, отпускаю ноги. Смотри-ка, опустился. Я уж боялся, что похудел настолько, что корзина с камнями меня перевесит. Однако, поднялась под самый потолок, метрах в четырёх над земляным полом. Привязываю.

Теперь самая опасная часть плана. Замираю возле двери и внимательно слушаю. Если сегодня охранники дежурят не по двое, то мне кирдык. Обычно они совершают обход бараков, вроде как страхуя друг друга, а на деле, травят местные анекдоты да описывают, кто как кого из полевых рабынь пользовал.

Это отдельная история. Женщин на полях дерут вообще все, кому не противно. А Мымгырам, по-моему, противно не бывает. Они сами вечно грязные, вонючие. Колхозники наши – существа бессловесные и безвольные. Так что даже сказать в своё оправдание ничего не могут, не то, чтобы отбиваться. Вот и радуется охрана, когда старших нет.

Стою уже не меньше получаса, даже ноги затекли. Совсем служивые на устав забили. Дедушек на них нет. Переминаюсь, наклоняюсь, чтобы не застыть, ночи тут холодные. Наконец, слышу голоса, а потом громкий хохот. Распоясался наш обслуживающий персонал, а если разбудят подопечных? Ну ничего, сейчас я это прекращу.

Подхожу к двери и начинаю скрести в районе засова. В отличие от дома, на нашем бараке засов снаружи, вот я и изображаю попытку его вскрыть.

Бдительные воины, понятное дело, замечают попытку побега и решают тут же прекратить беззаконие. Засов с шумом отодвигается и в барак врывается первый.

Повезло. Впрочем, на этих двоих я и рассчитывал. Давно их подметил. Не знаю, как они по именам, охрана с рабами не очень-то откровенничает, я зову их Тонкий и Толстый, по Чехову. Тонкий с меня ростом, может на пару сантиметров выше, и худой, как вешалка для пальто. Постоянно ходит в кожаных латах. Кажется, они называются колет или как-то так. И я уверен, что он себе в бока и плечи какую-нибудь солому подкладывает. Потому что как ни посмотрю, у него фигура всегда разных пропорций. Комплекс у парня, видать.

Толстый – его прямая противоположность. На голову ниже меня, похож на бочонок.

Вот и сейчас Тонкий ворвался внутрь. Ага, и встал. Что, после света двух Сестёр в бараке ни фига не видно? А вот тебе и здрасьте. Я дёргаю за кончик верёвки и на голову несчастному валится корзина с камнями. Блок сработал как надо.

Бедолага на полу и дышит, по-моему, через раз. Я хватаю давно присмотренный для этой цели булыжник и со всей дури кидаю его в топчущегося в проходе Толстого. Есть! Не подвело оружие пролетариата. Вся нижняя часть морды охранника, больше похожей на виниловый диск, вмята внутрь. Не всякий кузовщик за такой ремонт возьмётся. Парень как подрубленный валится на колени и пытается потрогать вавку, но зря. От прикосновения ещё больше болит. Да уж, теперь несчастный вряд ли сможет есть что-то твёрже кашки. А значит, верная смерть от голода. Кто ж его на халяву кормить будет?

Убивать их не хочется, но придётся. Иначе выдадут. И это я надеюсь, что никого из своих «сокамерников» не разбудил. А если разбудил, то и хрен с ними. Запру снаружи, до утра никому не скажут. Беру у Тонкого меч. Красивый, на казачью шашку похож, только ещё и крестовина на рукояти. Дрожащими руками рублю обоим головы. А куда деваться? Раньше я, наверное, до рассвета бы рефлексировал, каково это – безоружного, беспомощного саблей в шею тыкать. Сейчас даже мысли нет. Да, не только шкура у меня грубее стала. Хотя в отношении Толстого это всего лишь акт милосердия, чтобы не мучился.

Снимаю с Тонкого плащ. Молодец. Позаботился о ближнем. Меч прихватываю с собой и выскальзываю наружу. Вроде, рядом никого не должно быть.