Железные Лавры

Всякий здравомыслящий слушатель наверняка бы задался вопросом, к чему певец приплетает тут некие, не таящие в своем названии никаких угроз Лавры и что они такое значат. Но от песни барда даже у меня, уже укрывшегося за стеною и за гобеленом, что занавешивал тайный, служебный выход в Залу, начинало вести голову и разум в разные стороны. Надо было скорее вспомнить главное лекарство моряков против укачивания в бурном море: начинает мутить – скорее принимайся за работу, лови снасти или хотя бы просто бегай по палубе.

Железные Лавры и были условным знаком. Кресало и огниво не подвели – легко поджег запал. За сим поставил короб к самому выходу в Залу.

- Прости меня, животина, творение Божие! – повинился перед поросёнком. – Мучаю тебя ради спасения царицы, а то и всего государства. Слава твоя пребудет в анналах тайных летописцев, стать тебе весёлой легендой.

И подпалил чудо-факел прямо в коробе. Тотчас сам задохнулся от вони и дыма, и тотчас завизжал бедный поросёнок. Подхватил его из короба, едва не подпалившись сам. И, лишь успел прикинуть в уме прямое направление по полу от выхода в Залу до стоп герцога Рориго, закрытое от глаз гобеленом, как изо всех сил пихнул поросёнка под тяжелый занавес.

Разумеется, от сильных и всеведущих дворцового мира сего не могло укрыться, кто учинил безобразие в разгар церемонии, однако лживое оправдание все же могло пригодиться: «я был в другом месте». Посему помчался вкруг зала «кротовыми» ходами, кои будто были созданы вовсе не для подачи блюд и подарков, а, напротив, для того, чтобы легче было что-нибудь спереть из Залы. И выглянул по-воровски уже с другой стороны, из-за другого гобелена.

Представление было – то ли расчистка Гераклом задымленных вонью Авгиевых конюшен, то ли прополка героем волшебного войска, выросшего из зубов дракона.

Из столпотворения, в кое обратилось Карлово посольство, взлетали и разлетались в стороны отборные франкские воины, оказавшиеся на пути сначала огненного поросенка, затем – устремившегося в погоню за ним ярла Рёрика. Ярл словно выдёргивал воинов, как выросшие сорняки из поля, и яростно откидывал прочь. Проявлявший свое бытие в чаще ног человеческих лишь визгом, искрами и дымным шлейфом, поросенок носился, подпаливал фалды богатых плащей и накидок, а над ним неслось франкское карканье, тонувшее вместе с животным визгом в гордой песне барда. Тот всё возвышал и возвышал голос свой, без большого труда перепевая весь немыслимый гвалт.

Было, однако, не до смеха. Бард явно опасался прерывать песню по своему хотению – а ждал моего веления. Надо было его спасать вручную, а ярл и сам себя спасением мог обеспечить, проломив любую стену и разведя руками, как веслами воду, любое пламя. У него было важное дело – поймать поросенка, который выполнял свое дело лучше всех.

Осторожно, из-под бровей, глянул на сильных Дворца сего – Никифора и Аэция.

Они словно знали, кого искать глазами, – уж никак не последнего виновника вавилонской кутерьмы, а как раз ее зачинщика. И как будто чуяли дворцовым чутьём, где его найти и откуда он сам покажется. Они оба теперь смотрели прямо на меня – и словно ожидали еще большей проказы. Рукотворного землетрясения или потопа, от коих не спастись. Ибо сидели, не шевелясь, поелику всякое бедствие благородному человеку следует пережидать достойно, не торопясь никуда и не прыгая от страха или гнева. И вопрошали взорами: «Огонь и потоки на нас обрушишь? Или, напротив, отведёшь? А то берегись! Пощады не будет!»

Более всего опасался взглянуть выше них – на саму огнеокую василиссу Ирину. Но дерзнул.

Автократор римлян восседала подобно статуе богини Афины в городе ее имени. Без единого чувства на лике, без единого движения в теле и в чутких на всякую тревогу богатых и нежных ее одеяниях. Только рука ее с воздетым перстом была поднята столпом вверх уже от самого локтя.

В первый миг не разгадал того властительного жеста, но второго мига уже хватило, ибо заметил, наконец, что все стражи-спафарии стоят, оцепеневши, вместо того, чтобы ринуться в дымящий хаос и обуздать его. И то оцепенение вовсе не было учинено песней барда, ибо все их взоры были устремлены на перст царицы – в ожидании приказа.

Уразумел, что мне еще попущена пара мгновений на окончательный аподозис события. Дерзко устремился вперед, как и в тот миг, когда выводил пред очи царицы барда, словно диковинного зверя. Рядом с бардом растянулся на полу и – не в поклоне, а в полном самоуничижении пред василиссой. За сим, торопясь собрать брызги своего бренного тела воедино, шепнул прямо в глаза барду:

- Довольно! Даём дёру!

Однако вран-павлин потратил еще немало бесценных мгновений на достойный поклон слушательнице, о пении пред коей он только и мог мечтать во снах. После сего он неохотно подался прочь под моей рукой, крепко сжавшей его плечо.

Уже на полном бегу мы канули за занавес-гобелен в жерло тайного хода.