Железный крест

— Жаль, — вздохнул Голлербах.

Штайнер улыбнулся явному совпадению мыслей и спросил:

— Чего жаль?

— Всего, — объяснил Голлербах. — Всего. В былые годы мне всегда хотелось вырваться из Мудау, моего родного городка. И вот теперь я вдали от него и меня тянет назад. Но стоит подумать, что опять придется вкалывать на чертовой железной дороге, как я уже не уверен, хочется ли мне туда. Ну почему это так?

— Наша самая большая ошибка состоит в том, что мы пытаемся думать больше, чем нам положено, — задумчиво произнес Штайнер. Он потрогал плечо и продолжил: — Говорят, что человек совершенное создание, когда на самом деле он не более чем жалкий компромисс между животным и чем-то лучшим, нежели он сам. Сколько в нем противоречий — мечтать о нектаре и амброзии, а есть свинину; говорить о любви, но при первой же возможности тащить в постель шлюху; твердить о праведности — и быть зверем по отношению к другому человеку. Что же в нас тогда хорошего?

Неожиданно ему расхотелось развивать дальше эту тему. Он нахмурился, глядя куда-то в пространство. Голлербах открыл рот, чтобы что-то ответить, но в следующий момент где-то позади них прогремело несколько взрывов. Жутковатое, леденящее душу эхо пророкотало прямо у них над головами.

— Танки! — воскликнул Голлербах.

Штайнер кивнул. Они сидели, боясь пошевелиться и напряженно прислушиваясь. Эти первые взрывы были лишь началом настоящего сражения. Канонада с каждым мгновением делалась все яростнее; в промежутках между взрывами можно было услышать звуки перестрелки.

— Похоже, это подоспел ударный полк, — предположил Штайнер. Он вспомнил, что Штрански, кажется, что-то говорил о противотанковых орудиях.

Теперь до них доносилось урчание моторов. Голлербах бросил взгляд на невысокую поросль рядом с речушкой. Чем не укрытие? Но они продолжали сидеть, глядя на гору. Правда, с этого места им было мало что видно, потому что склон, крутой в самом начале, делался чуть более пологим значительно выше.

К тому моменту, когда они увидели первый русский танк, тот был от них менее чем в семидесяти метрах. Штайнер крикнул, предупреждая товарища. Затем моментально развернулся и со всей быстротой, на какую были способны его ноги, бросился в кусты. Голлербах последовал за ним. Но, сделав всего пару шагов, вспомнил, что вещмешок Штайнера остался лежать там, где они только что сидели. Он обернулся, схватил мешок и бросился догонять товарища. Увидев, что Штайнеру до кустов бежать осталось лишь несколько метров, он хотел крикнуть ему, чтобы тот держался левой стороны, где кусты казались гуще. И в этот момент позади него что-то громыхнуло, земля разверзлась у него под ногами, и он рухнул, словно поваленное дерево. Он ничего не чувствовал, хотя и был в сознании. Глаза его оставались открытыми, и он увидел, что Штайнер резко остановился, повернулся и посмотрел в его сторону. А он кричал ему, чтобы тот не останавливался, чтобы бежал дальше, чтобы бросился в реку. И хотя Голлербах кричал на пределе сил, он почему-то не слышал собственного голоса, и в течение нескольких последующих секунд изумление по этому поводу так занимало его мысли, что он забыл обо всем другом. Внимание вернулось к нему лишь тогда, когда фигура Штайнера исчезла в облаке дыма и затем появилась вновь, словно свалилась откуда-то с неба. Затем он увидел, что Штайнер лежит на земле и как-то странно себя ведет. Казалось, он ползет, словно краб, но, к своему великому удивлению, Голлербах понял, что на самом деле его товарищ даже не сдвинулся с места. Зрелище было столь забавным, что он даже хихикнул. Но затем до него дошло, что вокруг подозрительно тихо. Он повернул голову, и его взгляд застыл.