Железный регент

За годы болезни я научился с ней жить и признал одну простую истину: чтобы контролировать безумие, надо давать ему выход. Я называл такую меру компромиссом, но на деле это была безоговорочная капитуляция. Мне нечего оказалось противопоставить разъедающей душу дряни, и все, что я мог сделать, – это тщательно выбирать для нее жертвы.

Лица смазывались. Я давно их не считал, это были не люди, не разумные существа; просто куски плоти. Инструмент. Бард получает удовольствие, извлекая музыку из струн лиры, а я…

Запах пропитавшего стены пыточной страха, запах старой крови и легкий, едва уловимый пока отзвук стихшей несколько дней назад боли – все это пьянило сильнее и слаще лучших вин. Снимая светлую тунику и надевая вместо нее фартук, похожий на мясницкий, я, пока еще мог думать о чем-то отвлеченном, молча радовался, что не могу наблюдать происходящее со стороны.

Не хватало еще видеть в кошмарах самого себя.

Но вскоре все прочие мысли затмевало яркое предвкушение. Оно походило на томление влюбленного юноши перед первой тайной встречей с предметом своего обожания, на чувство фанатичного коллекционера, который вот-вот возьмет в руки желанную древнюю статуэтку, о которой мечтал полжизни.

От первого прикосновения лезвия к коже жертва дернулась, но смолчала. Крепкий, сильный, здоровый мужчина… Что он совершил перед тем, как оказаться на верстаке? Поначалу я всегда спрашивал, за что осужден человек, – так было проще оправдать себя и заглушить совесть. Но в какой-то момент она умолкла. Не насовсем, но в такие моменты отворачивалась, закрывала глаза и затыкала уши. Ей тоже хотелось жить, а для выживания нужно было хоть как-то контролировать безумие.

Первые капли свежей крови остро пахли железом, и я на несколько мгновений прикрыл глаза, наслаждаясь. Этот момент хотелось растянуть подольше. Это единственный момент, который получалось растянуть…

Железо – кровь и соль земли. Оно рождается на свет, чтобы пускать кровь. Соленую, пахнущую железом, теплую человеческую кровь. Это – один из замкнутых символических кругов, которые так любит Идущая-с-Облаками.

Она вообще любит символы. И кровь. И Железо. Наверное, именно поэтому она так любит меня.

Символично, что струны лиры делают из жил. Если рука умелого барда касается их, лира поет. Если рука умелого палача касается человеческих жил, человек уподобляется лире. Правда, оценить красоту его песни дано не каждому…

Кровь и пот, мешаясь, стекали по коже жертвы. Крики и стоны, мешаясь, стекали по стенам. Запах боли и страха ластился, впитывался сквозь поры, наполнял меня изнутри, делал голову легкой и пустой. И все это выливалось в одно огромное и невыразимое наслаждение. Лучше секса, лучше наркотического дурмана, лучше всего, что я когда-либо испытывал. Не столько потому, что мне нравилось наблюдать за медленным умиранием человеческого существа, но, скорее, из-за того, что эта мешанина ощущений делала разум кристально чистым, как середина северной зимы, и дарила упоительное ощущение свободы.

Свободы от постоянного обращения к хранящемуся в памяти эталону морали и правил поведения – тогда, когда собственное поведение кажется нормальным и обычным, но окружающие почему-то глядят с ужасом.

Свободы от липких навязчивых мыслей о том, как, например, удивится собеседник, если прямо сейчас, молча, не меняя выражения лица, вырвать ему горло или сердце.

Свободы от необходимости постоянного присутствия рядом личной няньки.

Свободы от навязчивого страха, что однажды кто-то из важных и дорогих людей просто не сумеет отреагировать правильно. От кошмарного сна, в котором я возвращаюсь из небытия припадка и встречаю мертвый взгляд Тии.

Свободы на несколько дней или хотя бы часов почувствовать себя нормальным.

Мою свободу приходилось оплачивать чужими жизнями, но это меня уже не беспокоило. Человек ко всему привыкает, и, если кесарь велел опасному зверю жить и охранять его наследницу, оставалось только подчиниться и с благодарностью принимать предложенную пищу.

Прошло немного времени, прежде чем Держащий-за-Руку забрал у меня законную добычу и увел на Железные облака. Может быть, полчаса, а может, и четверть. Я никогда не умел, да и не пытался балансировать на той грани, которая нужна палачам: когда боль уже невыносима, но человек продолжает жить. Мне нужны были кровь, музыка боли и ощущение угасающей жизни под пальцами.

Я давно смирился, что лекарства от моего безумия не существует. Все, что мне оставалось, – терпеть, приносить ему жертвы и ждать того мгновения, когда я перестану быть нужным.

Когда я вернулся на причал, у которого терпеливо дожидался шлюп, закат догорел. Светло-синяя полоса обозначала то место, где скрылось солнце, а остальной купол неба был черен и искрился звездами. Единственный небольшой фонарь, освещавший причал, не был им достойным соперником, он казался тусклым и каким-то смущенным.

Пахло морской солью и водорослями, и от этого запаха – чистого, отчетливого – закружилась голова. Казалось, что в подвале я не провел жалкий час, а прожил всю жизнь и только теперь выбрался наружу.