Железный шип

Однако в золотистом свете лампы я заметила кое-что помимо бесчисленных фолиантов. На противоположной от входа стене узкого и длинного помещения располагались исполинские часы, настоящая — сложная и изощренная — машина, куда там моему карманному хронометру. У меня на глазах стрелки со скрежетом описали параболическую дугу, и их зловеще заостренные концы остановились на двенадцати. Расстроенный механизм приглушенно пробил полночь. Стрелки вновь качнулись, и я подошла ближе, наблюдая, как они мечутся, словно на сбившемся компасе. Тиканье, невообразимо громкое, эхом разносилось по комнате, отдаваясь в голове. Каждая отметка на циферблате представляла собой тонко выписанную миниатюру. Спящая на камне обнаженная девушка. Огромное существо с телом человека и головой козла, восседающее на троне. Кружок фигур в густом лесу, отмеченный знаком Хастура, Короля в желтом, которого еретики почитали еще до появления некровируса и о котором нам рассказывал профессор Лебед. Интересно только, откуда он сам все это знал?

Я не могла оторвать глаз от часов, от серебристых шестерней под циферблатом, вращавшихся, словно пилы с острыми зубьями, в кроваво-красном, вишневого дерева корпусе. По краю поля зрения все начало расплываться, и укус шоггота вновь запульсировал, посылая пронзающие толчки боли вверх и вниз по плечу. Чтобы не упасть, я оперлась ладонью о полки. Прикосновение к дереву и коже переплетов успокаивало, но лишь отчасти. Как ни уютна была сама библиотека, часы торчали в ней уродливым механическим чудовищем, жаждущим крови. Не то чтобы я боялась их — в конце концов это всего лишь часы, — но они поневоле приковывали к себе взгляд. У меня от них мурашки бежали по коже. Хотелось пулей вылететь за дверь и убраться подальше, спрятаться в своей теплой постели.

Вот только постель эта была не моей. Пятнадцатилетнее молчание отца говорило само за себя: у нас с Конрадом есть одна лишь мать. Мы — дети Нериссы, и больше ничьи.

Стрелки вновь показали полночь, и глухое «бом-м» во второй раз отдалось у меня под черепом. Звук словно шел сквозь вату, как будто механизм боя был чем-то забит.

Мгновение я колебалась, не в силах противостоять зловещей ауре часов, наполнявшей комнату. Наконец, сказав себе, что это просто глупо, я решительно потянула переднюю створку корпуса, и она раскрылась, оставив у меня на пальцах отшелушивающийся лак. От прикосновения на меня вновь накатила дурнота, но я упорно всматривалась в хитросплетение крутящихся шестеренок и раскачивающихся грузиков, пока не увидела обрывок пергамента, просунутый между бойком и колокольчиком из черного стекла. Тот, кто вывел часы из строя, оставил записку.

Мои маленькие руки, не дававшие покоя преподавателю технологии машиностроения профессору Дуббинсу, сейчас оказались как нельзя кстати: ладонь легко проникла в узкий зазор. Ухватив клочок, я потянула его к себе, но по неосторожности все же угодила подушечкой большого пальца между шестеренками. На коже выступила здоровенная капля крови.

Зашипев от боли, я сунула палец в рот, но кровь все шла — ранка оказалась глубже, чем я думала. Пока я разглядывала ее, уголок пергамента пропитался красным. Я выпустила его из рук, обмотала палец полой своей и без того разодранной и испачканной блузки и затянула потуже, чтобы остановить кровотечение.

Часы застрекотали быстрее, стрелки вертелись так, что сливались в размытый круг. Пронзавшее до костей, отдававшееся вибрацией в черепе тиканье все усиливалось. Я потерла лоб. Сомнений не оставалось — яд шоггота все еще не вышел полностью. Не стоило мне покидать постель. Это именно яд, убеждала я себя, а не то, другое, жившее у меня в крови с самого начала.

Я подобрала обрывок пергамента, упавший на пол, и отошла к противоположной стене библиотеки в надежде, что на расстоянии пагубное для моего рассудка воздействие часов уменьшится. Встав у самых дверей, я развернула записку и поднесла ее к лампе. Не знаю, что я ожидала увидеть, — может, шифрованное послание от лазутчика Багровой Гвардии, может, текст предписания прокторов. Может, любовное письмо матери.

Вместо этого — у меня перехватило горло — я распознала почерк Конрада.

АОЙФЕ

Снова призрачные чернила. Снова секреты, предназначенные только для моих глаз. Записку оставил Конрад. Значит, он в самом деле добрался до Аркхема. И возможно, до сих пор жив. Возможно, он — это все еще он.

Трясущимися руками я поднесла пергамент к пламени лампы, и он затрепетал на свету, словно крылья бабочки, съеживаясь и растрескиваясь. Пальцы жгло — этот клочок был куда меньше последнего послания от брата, — но я терпела.

Буквы вспыхнули, изгибаясь, извиваясь, и в клубах дыма явили свой секрет.

«Почини»

— Что починить? — в недоумении спросила я у едко пахнущего облака. — Что починить, Конрад?