Железный тюльпан

Алла оторвалась от термоса. Как это здорово, что она ливанула в кофе слишком много коньяка. Ударило в голову, отлично.

Ее глаза скрестились с глазами Риты Рейн.

— Ну что, переодеваться? — спросила она Беловолка, не сводя глаз с Риты. — Или ехать на банкет прямо в эстрадном наряде?

— Езжай так, не напрягайся, дай только я с тебя плащ сниму, — Беловолк шагнул к ней, осторожно снял у нее с плеч черный шелковый плащ, — тебе идет это платье.

Зубрик кашлянул. Алла продолжала смотреть на Риту. Рита — на нее.

На ее грудь. Алмазы на черном. Ее алмазы — на груди этой потаскушки.

— Куда едем, Юра, — Бахыт сделал нарочито бодрый голос, — где отмечаем сногсшибательный успех нашей изумительной, неподражаемой Любочки? — Он нахально подмигнул Алле. — Какой ресторан сняли? «Арагви»? «Пекин»? «Вольф»? Или что покруче?

- «Парадиз», - пожал плечами Беловолк. — Так захотела Люба. Хозяин — барин. Она всегда любила обедать в этом ресторане… когда возвращалась со всех гастролей, особенно из Америки… Этот ресторан для нее почему-то Русью пахнет, представьте! — Он словно оправдывался перед Бахытом и банкиром. — И нашим рокерам будет там посвободнее… не как в «Пекине», к примеру!.. они ведь привыкли к своему бесшабашному «Птючу», к тусовкам у Лехи Красного…

- «Парадиз», это где-то около Комсомольской площади? — Рита сморщила нос. — Не слишком грязная дыра?

— Ну что вы, Риточка, как можно, я бы Любу никогда не затолкал в дыру, там очень приличная кухня, и дизайн ничего, и есть где поплясать, и стук поездов за стенами слышно, романтика дороги, так сказать, вечных гастролей…

— Все мы на этой земле гастролеры, — ощерился Зубрик, колыхнув подбородками, — так давайте же пить и веселиться! Прямо сейчас и едем?

— Пить и петь, — жестко сказала Алла. Она уже вскинула драгоценную сумку на плечо. Во время ее концерта сумку неусыпно стерег Беловолк. В сумке была вся ее жизнь и смерть. Тюльпан — и пистолет. — Если я выпью, я ведь снова раскочегарюсь, как пить дать! И будет четвертое отделение, но уже в ресторане. Давай, Юрочка, шевели ножками! Пока мотор разогрет — надо ехать, ехать, ехать!

Красные буквы потеками сползали по стеклу.

«PARADISE».

Я никогда и никуда не уйду от тебя, проклятый ты, заколдованный ресторанишко.

На стыке дорог, под шум колес, на площади Трех Вокзалов…

Столы были накрыты на славу. Среди официантов я увидела моего родного халдея Витю. Он помахал мне рукой. Дура, он машет рукой не тебе, а Любе.

Чертог, грубо говоря, сиял.

Мне на шею, вывернувшись откуда-то из людской шевелящейся восторженной саммы, бросилась Серебро. Ее мордочка улыбалась, а в глазах затаилась странная тревога. Она крепко обхватила меня рукой за шею и воскликнула:

— Мать, ты была бесподобна! — и шепотом добавила: — А они все, суки, и не подозревают, что мы с тобой тут по Комсомольской недавно шныряли и в этом «Парадизе» поганом паслись. Знай наших!

Ее губы клюнули меня в губы, и ее, нарядно одетую по случаю моей премьеры, оттеснили поклонники, завывавшие дружно: «Автограф! Автограф!»

Я работала ручкой, надписывая книжки, проспекты, журналы, бумажки и даже ресторанные салфетки, и смотрела поверх голов. Нет, Каната не было нигде. Ну да, он не пришел, хотя сказал мне, что придет. Ну да, он не хочет видеть все эти рыла. Хари. Ряшки. На одного Зубрика поглядеть — стошнит. А ведь я, в бытность свою шлюхой, и с такими спала.

Беловолк был рядом. Он просто пас меня. Как пастух. Как Сим-Сим раньше.

Бедный Сим-Сим. Тебя тоже кокнули.

А сегодня мне придет конец.

Моральная смерть — ведь это тоже смерть, Алка. Может быть, даже хуже реальной.