Железный тюльпан

И тут из людской ресторанной каши выскочила девчонка. Кофейное лицо, шапка волос, отливающих в рыжину, губы припухлые, как после ночи поцелуев, умалишенные зеленые крыжовничины. Джессика. Джессика Хьюстон!

Я не успела ничего толком сообразить, как Джессика Хьюстон, девочка Фрэнка из Джерси-Сити, бойкая певичка с блесткими пирсингами в ноздре, на брови и, возможно, на обоих черных сосках, кто ее знает, может, у нее и соски были проколоты, бижутерия отлично смотрится на черной коже, бросилась ко мне из гущи народу, и, Господи, что это, что это такое у нее в руке?! Боже, Иисус, Будда, кто угодно, помоги! Кинжал!

Огромный, тускло-серебряно, как влажная рыба, блестевший кинжал с массивной рукояткой, крепко сжатый в ее шоколадной руке, высоко занесенный надо мной. Блеск серебряной молнии над моей головой. Древнее оружие. Канат, это ты мне ночью рассказывал, бормотал, когда мы накурились с тобой опия, о древних ножах Земли… или это все мне приснилось?!..

Жизнь твоя приснилась тебе, Алка. Сон кончается. Ты сейчас проснешься.

Пышные волосы, отливающие рыжим, красным, как темная медь. Зеленые глаза. Изумруды. Нефриты. Нос чуть с горбинкой.

Зеленые глаза. Глаза.

Глаза Любы Башкирцевой.

Дочь Любы Башкирцевой.

Люций в больнице, голова в подушках, простреленная рука на одеяле. «Ты слишком щедро, Любка, заплатила мне за то, что бы я молчал, не растрезвонил всему миру, что у тебя, дорогая, есть дочь в Америке, и ты ее нагло бросила, и сейчас знать не хочешь, бережешь от нее, прямой наследницы, все свои долбаные капиталы, свою драгоценную звездную жизнь».

Я страшно закричала, выбросив руку с Тюльпаном вперед. Канат взбросил ногу и с криком: «Я-а-а!» — изо всех сил двинул пяткой синего Фрэнка в скулу. Фрэнк, валясь на пол, зацепился скрюченными пятернями за Риту. Она стала брезгливо отдирать его от себя, скидывать с себя, как скорпиона. И, когда Фрэнк, уже без сознания, лежал, уткнувшись головой в сваленную со стола разбитую тарелку с ветчиной, на паркете, а мулатка замахнулась на меня кинжалом, Ахметов выхватил Тюльпан у меня из омертвевшей, будто замороженной, руки и в одно мгновение проколол острым стальным пестиком девчонке руку.

Лезвие тонкого острого ножа прошло сквозь запястье, как сквозь масло. И лепестки захлопнулись с легким железным лязгом.

Джессика Хьюстон разжала пальцы и выронила нож. Он упал между рюмок, наполненных топазовым «тибаани» и красно-багровым «киндзмараули». Кровь из пронзенной девической руки капала на белую ресторанную скатерть, в красивую праздничную пищу.