Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956)

Действительно, сказала мне Брюнинг, она была рада освобождению. Но эта радость быстро угасла. Весной 1945 года советские солдаты, расквартированные в доме ее тестя, начали воровать книги и другие вещи для продажи на черном рынке. Ее муж обратился к командиру с просьбой остановить безобразие. В отместку один из военнослужащих подбросил в его чемодан пистолет. Оружие скоро «обнаружили», а мужа Брюнинг арестовали как диверсанта. Используя свое давнее членство в коммунистической партии, она смогла добиться его освобождения. Но после этого инцидента ее супруг отвернулся от коммунизма — и от нее самой — и эмигрировал на Запад. Больше она замуж не выходила.

Она подтвердила и то, что в сельской местности, где она проживала, массовых изнасилований не было. Но после войны она приехала в Берлин, чтобы найти своих родителей, и вот тогда ей довелось не только много услышать об изнасилованиях, но и встречаться с многими пострадавшими женщинами. Более того, на протяжении нескольких дней ей самой пришлось прятаться от советских солдат, которые «охотились» на женщин в тех местах, где жили ее родственники.

Спустя несколько месяцев Брюнинг провела какое-то время на морском побережье в селении Аренсхоп, где Kulturbund хотел основать писательский поселок. Но для этого нужно было подыскать подходящие места. Чтобы решить эту проблему, в отношении владельцев некоторых наиболее привлекательных прибрежных вилл были сфабрикованы обвинения. Те из них, кого не успели арестовать, бежали на Запад. В освободившиеся дома вселились чиновники от культуры.

Да, мы слышали обо всем этом, сказала мне Брюнинг, «но вы должны понимать: я приветствовала прибытие Красной армии и хотела строить социализм, а поэтому — сегодня я иногда упрекаю себя — всему этому мы старались не придавать большого значения». Ее голос стих — это было все. Она только хотела, чтобы я узнала то, о чем знала сама.

Жесткое разделение жизненного пространства на публичное и частное, домашнее и школьное, дружеское и рабочее отнюдь не было единственным решением для тех, кто хотел преуспевать при коммунистическом режиме. Вместо того чтобы прятать свои противоречивые настроения, небольшая и неординарная группа людей предпочитала выражать их открыто. Вместо того чтобы испытывать конфликт раздвоенности чувств, они пытались играть двоякую роль, оставаясь внутри системы и в то же время сохраняя некоторую независимость от нее. Удобными способами для этого были, например, официальные «оппозиционные» партии — фальшивые образования, которые создавались для замены реальных партий после того, как их лидеры бежали или арестовывались, и которые оставались лояльными режиму во всех отношениях. Так, восточным немцам, остававшимся в Христианско-демократической партии, позволялось открыто практиковать религию, хотя одновременно предполагалась их приверженность принципам марксизма-ленинизма. А полякам, сохранявшим членство в Крестьянской партии, разрешалось представлять фермеров, если только это не вступало в конфликт с официальной политикой.

Никто в Восточной Европе не играл в эту особенную игру более искусно, чем Болеслав Пясецкий, политик, чья необычная карьера в течение одного только десятилетия привела его от радикальных правых к радикальным левым. Оценки его жизненного пути весьма разнообразны. Еще в 1956 году Леопольд Тырманд осуждал его как человека, для которого «любая мораль в политике представляется вредным мифом»[1187]. Недавно один из биографов назвал его «трагической фигурой»[1188]. Прочие мнения, касающиеся Пясецкого, лежат где-то между этими суждениями. Для одних это классическая история коллаборациониста, для других — повесть о выживании.

Карьера Пясецкого началась в беспокойные 1930-е годы, когда, будучи очень молодым человеком, он сделал себе имя, основав фракцию в рамках крайне правой польской национал-радикальной партии. Члены этой группы, называвшейся «фалангой» — прямая аллюзия на испанский франкизм, были убеждены, что живут во времена морального и экономического кризиса. Подобно коммунистическим партиям той поры, они также верили, что польское общество глубоко прогнило, а слабость демократии и «вздор» демократического либерализма заслуживают всяческого порицания. Впрочем, несмотря на их антисемитизм и восхищение авторитарными режимами в целом и итальянским фашизмом в частности, фалангисты оставались польскими националистами и поэтому, за немногими исключениями, не сотрудничали с Гитлером[1189].

В 1939 году гестапо отправило Пясецкого за решетку. После освобождения из тюрьмы он присоединился к движению Сопротивления и в конце концов — к Армии Крайовой. Летом 1944 года, когда вспыхнуло Варшавское восстание, его партизанский отряд был взят в плен Красной армией в лесах к востоку от столицы. В ноябре он был помещен советскими оккупационными силами, возможно, в печально известные подвалы Люблинского замка. То, что происходило с ним дальше, по-прежнему остается предметом серьезных разногласий.