Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956)

Хотя точные обстоятельства этого памятного разговора нам неизвестны, архивные свидетельства доказывают, что Пясецкий действительно произвел на Серова впечатление, и он даже рассчитывал помочь предприимчивому поляку с политической карьерой, назначив его на должность мэра Варшавы. (Когда ему напомнили о Пясецком через много лет, Серов, как сообщают, спросил: «И что же, он стал варшавским мэром?»[1193]) Но Серов вскоре уехал в Берлин и в Польшу больше не возвращался.

Отъезд генерала поставил Пясецкого в странное положение. Он явно получил что-то вроде благословления от Советского Союза. Но польские коммунисты, которые не склонны были недооценивать его фалангистское прошлое, с подозрением относились как к нему лично, так и к его побудительным мотивам. Отнюдь не собираясь делать его мэром Варшавы, они поначалу вообще не способствовали его политической карьере. Впрочем, несмотря на это, в ноябре 1945 года они позволили ему начать издание первой в коммунистической Польше «официальной» католической газеты Dzi i Jutro («Сегодня и завтра»).

С самого начала газета жестко критиковала остававшуюся тогда легальной польскую Крестьянскую партию и ее лидера Станислава Миколайчика. Она также агитировала поляков поддержать на референдуме коммунистов, трижды отметив в бюллетене вариант «да». После того как попытка укрепить новый режим посредством референдума провалилась, Пясецкий написал письмо Гомулке. Нынешнюю систему, заявлял он, «необходимо обогатить политическим представительством католиков»[1194]. Он также опубликовал интервью с Берутом, в котором коммунистический руководитель торжественно заявлял, что «польские католики имеют не больше, но и не меньше прав, чем все остальные граждане». Из этого комментария, в частности, следовало, что у них есть даже право на собственную партию. Это позволило Пясецкому в 1952 году основать Pax («Мир») — лояльную, легальную, прокоммунистическую католическую «оппозиционную» партию, единственную партию подобного типа, которой было дозволено существовать в коммунистической Польше и во всей коммунистической Европе.

И Pax, и сам Пясецкий существовали в странном, неопределенном и размытом политическом пространстве. С одной стороны, Пясецкий часто и с энтузиазмом выражал лояльность режиму. «Наша главная цель, — писал он, — это пересмотр католической доктрины с учетом текущего конфликта между марксизмом и капитализмом». С другой стороны, Пясецкий оставался одним из очень немногих общественных деятелей, кто никогда не отрекался от традиций подполья военной поры и которого никто не принуждал осудить своих товарищей по Армии Крайовой. Входящим в его круг ветеранам Сопротивления не нужно было отказываться от своего прошлого; кроме того, их никогда не арестовывали.

Для публичной жизни того времени все это было в высшей степени необычно; вокруг Пясецкого, как говорит Янош Заблоцкий, один из его бывших сподвижников, создавался «анклав свободы», а сам он был окружен аурой тайны. Никто не понимал, почему лидера Pax освободили от общепринятых правил — однажды ему удалось даже настоять на удалении полицейского информатора из своего окружения, — но каждый видел, что ему действительно позволено многое. Многие полагали, что «должна существовать какая-то договоренность, заключенная на самом высоком уровне», возможно, с участием советских чиновников, которая позволяла Пясецкому вести себя столь свободно. А кто-то надеялся, что его позиции еще более упрочатся. Именно такие надежды, кстати, вдохновляли Заблоцкого, когда он начинал работать в редакции газеты Dziś i Jutro. Сказанное верно и в отношении Тадеуша Мазовецкого, католического интеллектуала, который в 1989 году стал первым некоммунистическим премьер-министром Польши. Оба деятеля считали, что рано или поздно Pax сыграет важную роль в управлении страной[1195]. Сам Пясецкий тоже надеялся на это.